дернул черт меня за язык с этими тысячами». Я плюнул с досады; кликнув Семена, я велел ему снести вещи. Самому мне было стыдно выходить на улицу, совестно смотреть в глаза Вере. Приоткинув угол занавески, я посмотрел во двор. Николай Александрович с Верой стояли у крыльца, наблюдая за Дуняшей и Семеном, укладывавшими вещи. Черная кибитка, черные лошади и черные люди на белом снегу сверху были похожи на стаю грачей. Когда вещи были уложены, я накинул пальто, но шапку не надел и вышел. Увидев меня, Вера улыбнулась.
– Алексей Викторович, куда вы без шапки? Застудите голову.
Она держала руки в темной котиковой муфте.
– Не извольте беспокоиться, – сказал я. – Моя голова столь бесполезный предмет, что не стоит вашего внимания.
Слова эти были сказаны не столько для нее, сколько для ее батюшки, который, услыхав их, усмехнулся, но затем снова нахмурился и отвернулся.
– Вот, – сказала Вера. – Может, мы с вами больше никогда и не увидимся.
– Отчего же, – сказал я. – Ваше Никифорово не такой уж дальний свет. Да и в Казани у вас могут объявиться дела.
– Прощайте, Алексей Викторович, – сказала она, вынимая руку из муфточки.
– Прощайте, – сказал я и, поцеловав руку, задержал ее в своей.
– Долгое прощание, – лишние слезы, – по своему обыкновению хмуро заметил отец и, оттеснив дочь, подошел ко мне. – Прощай, мой друг, – сказал он неожиданно на «ты». – Поклон и благодарность твоему батюшке, а ежели случится по надобности или без надобности проезжать мимо нашего захолустья, милости просим, всегда будем рады.
С этими словами он нырнул вслед за дочерью в кибитку и запахнул полог, больше не оглянувшись.
– Трогай! – донесся до меня его сиплый голос.
Ямщик разобрал вожжи, гикнул, и лошади с места рванули рысью.
Признаюсь, мне было грустно смотреть им вслед. Но, вернувшись в дом, я почувствовал облегчение.
В прихожей стоял Семен. По его виду я сразу понял, что он чем-то не то удивлен, не то взволнован и хочет поделиться со мной, но, видимо, не решается.
– Ты что, Семен? – спросил я.
– Да нет, я вообще-то ничего, – сказал он. – Я только хотел сказать, что Федька целковый-то мне отдал.
– Неужели? – удивился я.
– Вот тебе крест святой, – перекрестился Семен и посмотрел на меня с видом победителя.
– А, – понял я его радость. – Ты хочешь сказать, что божья воля проявилась!
– А то как же, – кивнул головой Семен.
– Ну, стало быть, заработал где или украл, – сказал я. – Может, отдал просто по совести и без всякой господней воли.
– Нет уж, барин, – покачал головой Семен, – так он не отдал бы. Уж я этого Федьку знаю.
На третий день Рождества я к девяти часам утра был обязан повесткою явиться в здание Дворянского собрания, где прибывший из Петербурга сенатор должен был ознакомить
