руки: одну о свою тунику, другую – об отцовский плащ.
Когда мы поравнялись, Эвер так и не шелохнулся. Он продолжал внимательно меня разглядывать, и я поняла, что еще с ним не так: у него… медленные глаза. Они двигались, но вполовину не так быстро, как у отца, напоминали самоцветы, но в то же время казались чуть заледенелыми. Еще он был бледным, бледнее нас. В мраморно-нежных мочках ушей блестели серебряные гвоздики, а на шее темнел широкий, розоватый, с багровыми краями след, охватывая ее. Я понимала, что это неправильно, но уставилась на поврежденную кожу во все глаза. Испугалась. Эвер этот взгляд поймал. Спокойно коснулся полоски пальцем, провел влево.
– Я носил ошейник. Но больше не буду. Все обязательно скоро заживет, не переживай.
Наши глаза встретились, и он вдруг улыбнулся, слегка наклоняясь. В его лице правда читалось это – благодарность вместе с пониманием. Я все еще была грязной и красной от злости из-за слов про маму, но мне стало чуть получше. Я не решилась улыбнуться в ответ, но кивнула.
– Дай ему руку, Орфо, – попросил отец. Он не вмешивался в разговор. Я с сомнением посмотрела на Эвера, почему-то желая, чтобы он кивнул, и правильно: кивка не последовало, лицо дрогнуло. Там отразился пусть не страх, но какое-то страдание. Отец тоже это заметил. – Хорошо, Эвер. Дай ей руку первым. Она не укусит.
Это тоже стоило ему усилия, но меньшего. Он наклонился еще, и белая худая ладонь замерла в воздухе. Взгляд не отрывался от меня. Глазами я спросила: «Можно?» – и теперь он кивнул. Я взялась одной рукой за его кисть, сразу почувствовав приятную прохладу пальцев, а другой несмело подняла рукав рубашки. Понадобилось совсем чуть-чуть. Стрела была там, точно такая, как мне описывали: без пламени на наконечнике, устремленная к локтю. Эвер так же осторожно коснулся моей левой руки и отодвинул ткань. Язычок пламени, охватывающий мою стрелу, мигнул золотым, потом красным и снова почернел. Так же вспыхнула-погасла стрела Эвера. Метки, неразрывно связанные по воле богов, признали друг друга.
– Вот и все, не так страшно, правда? – тихо спросил он, но его пальцы подрагивали в моих. Я еще не понимала, что дело в самом касании. Думала, он волнуется или стесняется. Ведь сама я волновалась и стеснялась очень сильно.
– Угу, – только и получилось сказать, и я не сразу сообразила, что заговорила впервые с их с отцом появления. – Запачкала…
Это я говорила о следах своих грязных пальцев на его белой коже. Он покачал головой, улыбнулся снова и, освободившись, стал отряхиваться. Даже это он делал аккуратно и как-то невесомо. Голову опустил, светлые ресницы прикрыли глаза. На лоб падали волосы. Мамины были, несмотря на внешнюю легкость, жесткими, как щетинка, интересно, какие у него?
– Чувствуешь что-нибудь? – пробормотал отец.
Судя по тому, что Эвер молчал, вопрос предназначался мне. Я помотала головой. Правда не чувствовала, по крайней мере, ничего магического. Может, почувствовала бы, если бы прежде мне было плохо. Но мне не было.
– Ладно. –
