и в этих словах никто никогда не сомневался.
По состоянию, по характеру разрушений сразу было видно, что произошёл объемный взрыв и мощность этого взрыва была огромной, а вот какой мощности, Егор не мог даже предположить. Это было за гранью его небольших в этой области знаний.
«Во всё это трудно поверить, – мысленно проговорил он про себя. – В любом случае, а иначе и быть не может, руководством страны уже наверняка принимаются неотложные меры по ликвидации аварии. Хотя какая же это авария – это полномасштабная катастрофа. Да ещё какая. Вот так дела!»
Сомов был уверен, что по характеру случившегося никто не будет ждать комиссию из Москвы. Уже через пару часов (настолько он был убеждён в этом) начнётся массовая эвакуация населения, а на станции развернутся крупномасштабные работы по очистке всей территории от последствий взрыва…
«У нас ведь есть всё для того, чтобы ликвидировать эту аварию, в том числе и современные технологии, – подумал он. – Нужно лишь время, а его-то как раз очень мало».
Но это было лишь самоуспокоение…
«Теперь, – размышлял он, – как это ни печально, нужно в кратчайший срок – не только руководству станции, но и многим специалистам в области ядерной физики – найти правильное практическое решение по безопасности. Если бы это решение было найдено раньше, то, возможно, не было бы и этой катастрофы». Но, к сожалению, он является свидетелем последнего. «Человеческий фактор, только человеческий фактор, – повторял он раз за разом, – является причиной всех трагедий и катастроф. Такие события не могут быть случайностью, они всегда результат «критической массы», нарушившей «динамическое равновесие». Непонятно только одно: почему на всём этом пути не нашлось «величины», способной уменьшить, погасить эту критическую массу. Что это: полный непрофессионализм, халатность или что-то другое?»
Какие бы мысли ни приходили ему в голову, он всячески сопротивлялся своим выводам и рассуждениям.
«Чтобы вынести правильный вердикт, – продолжал он размышлять, – нужно соединить в одно целое множество доказательств и только тогда сделать какие-то выводы».
Его состояние в этот момент граничило с полным отчаянием, и это было с ним впервые. Весь этот трагизм, к великому сожалению, увеличивался в его глазах ещё и потому, что он видел результат содеянного, то есть он был свидетелем свершившегося факта. Факта, который потеснил, да что там – разрушил его разум, разбросав и превратив его во что-то тлеющее, отжившее, как тот ядерный графит, что валялся по всей территории станции, извергая невидимое поражение. Проходя мимо столовой «Ромашка», а затем компрессорной станции, Егор заметил охранника Николая Степановича Терещенко. Этого человека он давно хорошо знал. Шагая откуда-то ему навстречу, он взволнованно курил, пугливо оглядываясь по сторонам, словно кого-то дожидался, при этом разговаривая и жестикулируя…
«Странно, – глядя на него, подумал Егор, –
