правящей российской элиты и были опубликованы только после смерти царя. Публикация Шафирова (и Петра I), которая не только была составлена на уровне работ западноевропейских ученых, но и напрямую ссылалась на отдельные труды и авторов, продемонстрировала не только глубокие знания и компетентность, с учетом изложенных предпосылок. Прежде всего, ее эффект трудно переоценить, и здесь кроется значение этого труда для международного права: отныне (западно)европейские юридические термины и концепции юридического дискурса получили широкое распространение и проникли в русское законодательство и дипломатическую переписку583.
Но почему царь уделял столько внимания распространению международно-правовой литературы и чего он хотел добиться посредством трактата Шафирова и его аргументов в пользу того, что Русское государство действовало в соответствии с нормами международного права? Из формулировки, согласно которой Швеция, нарушив нормы международного права, действовала как «неполитичный народ», следует, что ключ к разгадке кроется в тесном переплетении представлений о цивилизованности в том виде, в котором они преобладали в современной Западной Европе, с соблюдением норм международного права. Дискурс цивилизованности возник в Западной Европе в ответ на проблему, как определить, какие страны заслужили признания как субъекты международного права584.
Центральная категория цивилизованности в латыни конца XVII века редко обозначалась словом civilitas, чаще использовались понятия cultus и cultura, которые (включая политические компоненты, которые ранее содержало понятие civilitas) все чаще заменяли выражение vita civilis585. Во французском и английском языках доминировали civilité и civility, с конца XVII века все чаще встречались humanité или humanity, в немецком языке на первом месте стояли слова Cultur и Humanitet586. Признание государств субъектами международного права зависело (помимо вопроса о суверенитете и монополии на применение силы) от того, считались ли они цивилизованными. Имелось в виду, готовы ли они (и способны) соблюдать нормы международного права (возникшего во взаимосвязи с западнохристианской теологией)587.
Как убедительно показал Пяртель Пииримяэ, именно в этом вопросе Османская империя в конце XVII века образовала противовес европейскому сообществу государств и европейской общественности, осознававших свои общие христианские корни и все более утверждавшихся в своем единстве: в то время как (западно)европейские правители начиная со Средневековья считали нужным сообщать своему противнику о причинах войн, которые они вели, и – после изобретения печатного станка – еще и обнародовать их, и ученые считали эту процедуру частью развивающегося международного права, с точки зрения Османской империи не было необходимости ни в объявлении направленной против христиан войны, ни в оправдании нападения на них588. Скорее такое поведение противоречило бы исламской концепции мира, в котором мусульманские государства
Там же. – О значении переводов, в результате появления которых впервые сформировались эквиваленты терминов и понятий, см.:
Мартин Уайт, однако, справедливо подчеркивает, что концепцию «международной легитимности», которая заключается в коллективном суждении международного сообщества о правильности членства в «семье» государств, в принципе следует отделять от концепции международного права как системы норм и принципов, которая развилась из практики государств с намерением регулировать их отношения и смягчать конфликты.
Пуфендорф много говорит о
Например, де ла Нёвиль, который в 1689 году ездил в Москву по поручению польского короля, в своем докладе от 1699 года обвиняет московитов в том, что они не знают ни
Указание причин служило (западно)европейским государствам для выполнения трех минимальных условий, которые, согласно теоретикам международного права от Фомы Аквинского до Гуго Гроция, должны быть соблюдены для «справедливой войны» (
