From Ruling People to Owning Land. Р. 323; Kivelson. Cartographies of Tsardom. Особенно гл. 7.
132
О возникновении и значении целования креста: Стефанович. Крестоцелование; Dewey, Kleimola. Promise and Perfidy; Федоров. О форме присяги в России.
133
Stefanovič. Der Eid des Adels gegenüber dem Herrscher. S. 502. – Присяга обыкновенно рассматривается как «древнейший этнологический феномен» (Герхард Дильхер). Первая зафиксированная в источниках присяга на подданство была дана в 534 году, в эпоху Меровингов. Впоследствии она играла важную роль во многих культурах, не в последнюю очередь в германо-немецкой правовой жизни. О значении и развитии политической присяги в европейской конституционной истории см.: Dilcher. Eid; Friesenhahn. Der politische Eid; Prodi. Der Eid in der europäischen Verfassungsgeschichte; Idem. Das Sakrament der Herrschaft; Reiling. Untertaneneid; Munzel-Everling. Eid.
134
Каштанов. Государь и подданные на Руси. С. 227; Alef. Das Erlöschen des Abzugsrechts der Moskauer Bojaren; Dewey, Kleimola. Promise and Perfidy. Р. 334.
135
Stefanovič. Der Eid des Adels gegenüber dem Herrscher. S. 498.
136
Подробно о практике крестоцелования: Стефанович. Религиозно-этнические аспекты; Он же. Крестоцелование.
137
Stefanovič. Der Eid des Adels gegenüber dem Herrscher. S. 503.
138
О крестном целовании и об измене. Новый летописец // ПСРЛ. Т. 14. М., 1965 [перепечатка издания СПб., 1910]. № 169. С. 62.
139
Однако присяга на верность сеньору изначально развилась из клятвы верности в ходе прогрессирующей феодализации. Поэтому долгое время оставалась ощутимой родственность в языковом плане между присягой на подданство и присягой на верность сеньору, хотя исследователи придерживаются того мнения, что и в Средние века существовали две качественно совершенно отличные друг от друга присяги на верность. О дебатах историков права по поводу характера присяг на верность в период Карла Великого: Holenstein. Die Huldigung der Untertanen. S. 25–27, 115–118; Munzel-Everling. Eid. Sp. 1249–1261.
140
Лотман. Семиосфера. С. 377.
141
Флоря. Иван Грозный. С. 98.
142
В качестве особо примечательного примера, когда московская концепция милости столкнулась с сопротивлением и, однако, российская сторона смогла настоять на том, что царь не должен связывать себя договорными отношениями, можно привести Переяславский договор, заключенный в 1654 году между Москвой и казачьей Гетманщиной. Подробнее об этом далее. – Даже «капитуляция» 1710 года, с помощью которой российская держава присоединила Остзейские губернии, в официальном дискурсе Петровской эпохи не получила договорного характера. Вместо этого было заявлено, что царь имеет законные притязания на Лифляндию и Эстляндию как на родовое наследственное имущество (вотчина). Он только воспользовался своим правом предоставлять защиту жителям, которые ранее подвергались притеснениям со стороны Швеции. С таким нарративом связывалась старая концепция милости. В то же время одновременно был заложен фундамент для будущих конфронтаций между царским правительством и остзейскими губерниями по поводу вопроса
