радиоприемник,зеленым глазом ловит мир.
1962
«Я сослан в себя…»
Я сослан в себя,
я – Михайловское,
горят мои сосны, смыкаются
в лице моем мутном как зеркало
сморкаются лоси и перголы
природа в реке и во мне
и где-то еще – извне
три красные солнца горят,
три рощи, как стекла, дрожат,
три женщины брезжут в одной,
как матрешки – одна в другой.
Одна меня любит, смеется,
другая в ней птицей бьется,
а третья – та в уголок
забилась как уголек,
она меня не простит
она еще отомстит.
Мне светит ее лицо,
как со дна колодца – кольцо.
1961
Бьют женщину
Бьют женщину. Блестит белок.
В машине темень и жара.
И бьются ноги в потолок,
как белые прожектора!
Бьют женщину. Так бьют рабынь.
Она в заплаканной красе
срывает ручку, как рубильник,
выбрасываясь на шоссе!
И взвизгивали тормоза.
К ней подбегали, тормоша.
И волочили, и лупили
лицом по лугу и крапиве…
Подонок, как он бил подробно,
стиляга, Чайльд-Гарольд, битюг!
Вонзался в дышащие ребра
ботинок узкий, как утюг.
О, упоенье оккупанта,
изыски деревенщины…
У поворота на Купавну
бьют женщину.
Бьют женщину. Веками бьют,
бьют юность, бьет торжественно
набата свадебного гуд,
бьют женщину.
А от жаровен на щеках
горящие затрещины?
Мещанство, быт – да еще как! —
бьют женщину.
Но чист ее высокий свет,
отважный и божественный.
Религий – нет, знамений – нет.
Есть Женщина!..
…Она, как озеро, лежала,
стояли очи, как вода,
и не ему принадлежала,
как просека или звезда,
и звезды по небу стучали,
как дождь о черное стекло,
и, скатываясь, остужали
ее горячее чело.
1960
Осень в Сигулде
Свисаю с вагонной площадки,
прощайте,
прощай, мое лето,
пора мне,
на даче стучат топорами,
мой дом забивают дощатый,
прощайте.
Леса мои сбросили кроны,
пусты они и грустны,
как ящик с аккордеона,
а музыку – унесли,
мы – люди,
мы тоже порожни,
уходим мы, так уж положено,
из стен, матерей и из женщин,
и этот порядок извечен,
прощай, моя мама,
у окон
ты станешь прозрачно, как кокон,
наверно, умаялась за день,
присядем,
друзья и враги, бывайте,
гуд
