уже четвёртый месяц комнату у Таисии Егоровны Семипалатовой – располневшей, резкой женщины. Ракитов откровенно её побаивался, поэтому, поднявшись наверх, осторожно отомкнул дверь ключом и прислушался. Кажется, все спали – и сама хозяйка, и две её дочери. Михаил на цыпочках прошмыгнул к себе. В его маленькой, тускло освещённой торшером комнате, был идеальный порядок. В углу желтела старая гитара, на письменном столе белели гладиолусы, а за окном сияло во всей красе августовское полнолуние. Вот она долгожданная тишина вокруг. Ракитов тут же опустился на кровать и уронил в пуховую подушку голову. Сквозь сон до него донеслось лишь ворчание Семипалатовой: «Ну, вот, опять набрался, композитор, лёг в ботинках, свет позабыл выключить, вот пропадущий.»
Когда же он изволил пробудиться, то первое, что увидел – это сидящую в кресле и загадочно улыбающуюся Светлану – старшую дочку Таисии Егоровны.
– Доброе утро, – произнесла девушка дрожащим голосом, поправляя длинный шёлковый халатик, – хотя уже одиннадцать часов.
– Привет, – глухо отозвался Михаил, – вообще-то надо стучаться, прежде чем заходишь. А вдруг я неодет и всё такое.
– Простите, – Светлана густо покраснела. – Я хотела вам сказать, обрадовать вас, вам пришло письмо.
Она, обиженно надув губки, решительно поднялась с кресла и протянула конверт Ракитову. Он заметил, что последнее время эта стройная, улыбчивая девушка как-то особенно пристально и ласково смотрит на него. Зачем это, к чему? Их разделяло двадцать лет, основательно помотавшегося на волнах жизни зрелого мужчину и застенчивую старшеклассницу.
– Можно, я разогрею вам завтрак?
– Хорошо. А где Таисия Егоровна?
Светлана охотно откликнулась:
– Они уехали с Машей в зубную поликлинику. У Маши флюс.
Письмо на четырёх тетрадных листах пришло от мамы из родного села Агапово. Мама очень соскучилась, звала его домой, жаловалась на родственников и соседей, на боли в спине.«Ничего, мамуля, потерпи, – отвечал ей мысленно Михаил, – вот заработаю тебе денег на операцию и вернусь».
– Михаил Терентьевич, вы будете кофе или чай? – спросила дочь хозяйки.
– Крепкий кофе без сахара.
Ракитов по обыкновению отжался тридцать раз от пола, потом юркнул в ванну, встал там под холодный душ.«Любитель острых ощущений, музыкантишка, – ругался про себя, – тяжёлым роком от ума избавлен». Затем побрился тщательно.
А Света суетилась в кухне. Когда же Михаил Терентьевич вошёл к ней, то он просто ахнул: стол был заставлен всевозможными кушаньями, казалось, из холодильника всё вытащено.
– У нас сегодня праздник, да? Ты хочешь, чтобы я объелся, умер? – невольно вопрошал музыкант, присаживаясь, – тебя мама заругает.
– Нет.
– Не обижайся, Светик. Здесь только одной вещи не хватает. Знаешь, какой? Водовки.
– Нет, вам не надо пить, вам вредно… А мы с подружкой вчера слышали, как вы играете, поёте, – гордо сказала девушка, – окна ресторана были открыты.
Он испытывающе посмотрел на неё:
– Я был не в голосе.
– Мы не заметили. Вы так прекрасно пели.
– Да что ты, деточка, обыкновенная халтура.
– Не говорите так.
Михаил последние лет десять зарабатывал себе на хлеб игрой и пением в кафе и ресторанах. За это время он стал ироничен, холоден, привык ко всему: к похвалам, поклонницам, к хамству, хулитилям. Сейчас из-за болезни мамы его интересовало вовсе не творчество, а только деньги, размеры барышей за выступления. Не хотелось ему притворяться и морочить голову этой милой, неиспорченной девушке, которая, смущаясь и краснея, села напротив.
– Всё хотела спросить, Михаил Терентьевич, у вас есть семья? Вы не женаты?
– Я-то? Был, давным-давно. Сын, твой ровесник, служит в армии. Я теперь свободен как венецианский дож.
– А бывшую жену не видите?
– Нет, боже сохрани. Письмо я получил от мамы.
Светлана несколько облегчённо вздохнула.
– Заждалась она вас, наверное.
– А то, я один у неё. Ничего, через неделю увидимся.
Девушку будто обожгло:
– Через неделю?
– Да, пора и честь знать, – ответил Ракитов, – каникулы мои закончились, да и твои тоже.
Последнее время Михаилу частенько снилось Агапово – затерявшаяся за триста вёрст от города в сосновом бору железнодорожная станция, их с матушкой домик из белого кирпича, в полисаднике яблони. Город всегда тяготил и опустошал его душу.
