самого Иисуса Христа, поскольку распятие в церкви стояло над столом, где были поминальные свечи. И поэтому как-то само собой закрепилось соотносить Иисуса Христа только с мучениями, распятием и смертью. Бог, умерший за нас. По такому только скорбеть, и не любить людей, которые сделали это с Ним. К такому с просьбами просто не получится обратиться: неловко как-то. А вот Дева Мария – с ней проще, она как мама, только святая. И святые тоже проще, человечнее. И даже сама церковь называлась Церковь Николая Угодника. То есть не Христу посвященная, как и должно быть, по идее, в христианстве. А посвященная человеку, который достиг святости через Иисуса Христа. Вполне логично, что все в этой церкви в основном молились именно этому святому, считали его своим покровителем.
И интересная подмена наблюдается церквах: если Иисус Христос на иконе, то чаще всего в виде младенца на руках у Девы Марии. Так проще его воспринимать. Такая икона стояла посреди церкви, и к ней надо было прикладываться. Не тот Иисус, который выполнил свою великую миссию, был распят на кресте, умер, и воскрес, разрушив власть сатаны. А тот, еще «беспомощный», которого мама и папа спасали от Ирода, вынесшего смертный приговор всем младенцам.
Не тот, благодаря завершенной жертве которого Мария стала называться Богоматерью. Так Мария стала в моем понимании выше и важнее Иисуса. Мать, страдающая за сына. Милосердная и прощающая. И много мужчин и женщин, взрослых людей, ставших святыми. И младенец Иисус. А потом – сразу распятый и умерший. И скорбь Марии.
Вот такая мешанина была в голове. Молитвы и Богослужения на церковнославянском не разъясняли ничего. От слова «совсем». Религиозный ритуал, исполненный величия, вызывающий трепет, ощущение сопричастности чему-то потрясающему, таинственному и непонятному, и вечная скорбь о себе. Не про радость все это было. Но покой, успокоение давало. Покой, происходящий от благоговения. Которое сохранялось только в церкви, но улетучивалось сразу по приходу домой.
Подростки – они гордые, внутри в конфликте с миром и с собой, страдание для них притягательно, особенно по «высоким» причинам», таким, как любовь. И они еще не очень-то умеют общаться, но зато стремятся к свободе всеми силами. Поэтому подростки сами с вопросами не подойдут, особенно если бабушка-служительница смотрит грозно, и как бы даже осуждает за то, что ты такая молодая здесь толчешься. Возникали даже мысли, что то, что я подросток – это какой-то непонятный грех. Хотя о грехе даже не было четкого представления.
Поэтому сама я не спрашивала, а просто была постоянно в церкви, служила. А ко мне никто не подходил, не разъяснял. Даже и в мыслях не было читать Библию тогда. Для чтения был только Псалтырь, который и покрывал, как мог, все нужды в понимании происходящего между мной и Богом.
Конечно же, понимания не было. Ведь Псалтырь написан на церковнославянском, большая часть слов непонятна, общий смысл неочевиден, но догадаться можно. Ритм
