Прости, что в дом её привёл. Я такой дебил!
– Ты не виноват! – отчеканила увереннее и спокойнее.
– Я кольцо купил. На разогреве выступал, копил, сам хотел на кольцо заработать, – Глеб будто меня не слышит, делится. – Тебе не рискнул признаться, мы же с Тамилой месяц всего… но я как вы с папой хотел, думал у нас также: раз и навсегда, и незачем время терять. Хорошо что не успел предложение ей сделать. Пошла она!
Села поближе к сыну, гладила его по волосам, успокоить пыталась.
– Очень часто первая любовь – не про «навсегда», а про опыт. Ты еще встретишь девушку, которую по-настоящему полюбишь. Через месяц, через год, через десять лет, но встретишь. Времени у тебя много, мой хороший.
Я говорила, понимая что слова в пустоту уходят. Сыну нужно переболеть, я верю что он справится, но как же обидно за него! Первая любовь изменила не с кем-то абстрактным, а с родным отцом – подобное на всю жизнь запоминается, уязвляет.
– Убиваться по ней не собираюсь, – упрямо заявил Глеб, выслушав меня. – Итак уже опозорился, собачонкой за ней побежал, придурок. А нужно было с тобой остаться. Мам, прости что я такое дерьмо у тебя.
– Ты у меня замечательный.
Скривился. Не верит.
Глеб в принципе в меня пошел: творческий, во всём сомневающийся, компанейский, но доверяющий только самым близким. А вот Лика в Павла уродилась, взяв его властность, категоричность и целеустремленность.
– Глеб, ты точно не станешь глупости делать? – решилась на вопрос. – Тамила здесь, в больнице. Возможно, захочет с тобой поговорить. Она может обмануть тебя, и новую боль причинить. Ты влюблен, а влюбленного легко вокруг пальца обвести.
– Мам, я же сказал что с ней покончено.
– А еще ты спрашивал про неё сегодня, – напомнила.
– Спрашивал. Потому что она в машине со мной была. Какая бы Тамила ни была – я не желал бы стать её убийцей. Живая, и черт с ней, – резко бросил сын.
А у меня камень с души упал, чуть легче дышать стало.
– Ты лучшего заслуживаешь.
– Это ты лучшего заслуживаешь, мама, – Глеб впился в меня требовательным взглядом. – Он втирал мне что на отца руку поднимать нельзя, я помню. И раньше согласился бы. А сейчас жалею что мало ему досталось, сильнее нужно было бить. Но не за свои обиды, а за тебя. Только не говори мне что он мой отец и так нельзя, – повысил сын голос. – Отцы так не поступают, а значит…
Я не выдержала. Закрыла ладонью рот Глеба, не позволяя сорваться страшным словам. Он имеет на них право, я знаю. Но мне было бы больно их слышать, а Глебу – говорить.
А значит, он мне больше не отец, – этим словам я не позволила сорваться с губ Глеба, но фраза повисла в воздухе, напоминая, что самое сложное еще впереди.
– Я на твоей стороне, – склонилась, поцеловала Глеба в висок.
– А я на твоей. Уходи от него, мам.
***
Паша с врачом всё же поговорил, и в машине, когда мы ехали обратно, пересказал суть беседы. Через 3 дня станет ясно, можно ли забрать Глеба домой,
