восстановить заброшенный храм, – предложил Эдвин.
– Я иногда думаю: почему люди все так усложняют? Строят храмы, кончики которых чуть не достигают небес, иногда вместо монастыря целые крепости строят. Вспомни, как делал Христос: идет прямо в горы, садится на камнях и учит. А мы? Ну, кем мы себя возомнили? Нам подавай правильные строения, высокие кафедры, удобные резные скамьи из вишневого дерева, скульптуры, колонны. Эх… ну что с этим теперь можно поделать? Раз теперь так принято, раз люди к такому привыкли, нам и деваться некуда. Будем восстанавливать. – Фабиан сделал паузу, но так и не смог смолчать. – А священники… Я просто диву даюсь! Как наряжается в наши дни священник: смотришь на него, а он идет вальяжно в тунике из дорогого льна, а на другого глянешь – в покрытом позолотой кафтане из яркой парчи – загляденье. Только вот Божьему Духу это чуждо.
– Не осуждай их, брат. Бог ведь и Сам все видит. Скажи, а мы что сделали? Сражаемся ли мы с грехом кость в кость?
– А разве не сражаемся? – возразил Фабиан. – Мне ради креста многое пришлось сделать. Кто бы что ни говорил, а я знаю, как труден этот путь.
– Вы еще не до крови сражались, подвизаясь против греха20, помнишь эти слова?.. – Эдвин произнес это с трудом, и от собственных слов ему стало не по себе, будто он лишь сейчас осознал их смысл.
– Представить страшно, на что пошел Господь ради нашего спасения. Вот так добровольно вознестись на крест… Умереть на древе ради спасения грешников. Сможет ли человек когда-нибудь такое понять…
– Бог поможет, – сказал Эдвин, скрестив от холода руки.
Незаметно поднявшаяся, пока они говорили, метель кружила так свирепо, что создавалось ощущение, будто она вот-вот ворвется в дом. Следы Мануэла почти стерлись под ее натиском. Ветром забавляется природа, а человек едва ли способен ее понять. За последние несколько дней ветер сорвал оставшиеся сухие шишки с тяжело повисших рукавов пихты. Стены домика еле сдерживали его натиск, сберегая в доме так необходимое людям тепло.
Фабиан, отмахнувшись от метели, словно давая понять, что и она не остановит его, не угасит в нем пыл, продолжал:
– И все же главный подвиг Христа не в этом. Самое важное, как я считаю, случилось Гефсиманском саду. Боль сдавливает мою грудь, когда я пытаюсь представить, что творилось в сердце Иисуса в ту ночь… Я свои-то грехи снести не могу – слишком тяжело они сидят на сердце. Только исповедь приносит покой, но и он недолговечен: одно наседает на другое, и вот за спиной новый мешок с камнями. На кого ни взгляни, все тонут. У каждого на шее свой камень.
Эдвин потер шею, затем лицо, поправив капюшон и переведя дыхание, приготовился слушать дальше.
– Теперь представь. Иисус Христос опускается на колени, молится за всех людей мира, и в эту самую ночь Его сердце пронзает боль за каждый отдельно взятый грех всего человечества…
Устоялась тишина. Фабиан скорбно проговорил:
– На лице Иисуса выступили капли
Послание к Евреям, (12:4).
