считал единственной причиной его неудач. Несомненно, его безжалостный критик, возносящий мелкие промахи сына до таких размеров, будто они губительны. Под нескончаемым градом болезненных упреков сыну неловко в его компании, назидания давно производят обратное действие. В случае, если ребенок в силу своего склада не способен стать тем, кем его желают видеть родители, а те не оставляют воспитательных потуг, то они превращаются в тягостные нотации, вызывающие только глухой протест и желание избежать их любой ценой. Так Джозеф постепенно превратился в полную противоположность отца, слушающий его наставления только для того, чтобы делать наоборот. А строгая домашняя дисциплина, нежелание отца разбаловать сына деньгами укоренились в нем глубокой обидой, и окончательно изолировала их друг от друга.
Тем временем нечто вроде приличия заговорило в Джозефе – негоже пялиться на отца, и ловить его взгляд, лучше подойти. Он вновь подозвал официанта и уронил почти под нос:
– Перенеси все на тот стол. Здравствуй, папа!
Погруженный в музыку, Вильгельм Балаян не сразу услышал обращение.
– Здравствуй, сын! Я собирался позвонить тебе сразу после этой чудесной композиции. Присаживайся, послушаем джаз. Знаешь, как называется этот стиль?
– Как?
– Диксиленд. Он появился в Луизиане где-то между Батон-Ружем и Новым Орлеаном.
– Тебе он нравится особенно?
– Не больше других стилей. Джаз тем и прекрасен, что не имеет жестких канонов. Импровизируй, твори, единственное требование – гармоничность, а еще немало смелости. Не бояться искать новые звучания, сочетания. Впрочем, все как в жизни.
Хоть голова Джозефа и была завернута в пьяную пелену, он почувствовал приближение нравоучений, и поспешил сменить тему:
– Что ты заказал выпить?
– Как обычно, десятилетний «Ардбег». Мне, работнику профессии, требующей жесткость хард-рока и точность снайпера, совершенно неясно, как американцы – народ, отстоявший свободу от величайшей в истории империи – не создали его первыми. Впрочем, это шутка. Такой вкус не мог появиться где-либо, кроме Айлы.
– Говоришь как об искусстве, – едко обронил сын.
– Не меньшем, чем джаз, литература или живопись, – сдержанно ответил отец. Джозеф продолжал с самонадеянной дерзостью:
– Тебе следовало открыть винокурню. Мошенники не испортили бы характер.
– Ты ошибаешься, если полагаешь, что существуют профессии без нечестивцев. К сожалению, мало кто относится к своему делу с должным почетом. К своей работе нужно относиться так, будто она самая важная в мире. А богатство всего лишь приятное дополнение к удовольствию делать свою работу на славу. Я так хочу, чтобы ты когда-нибудь понял это.
– Легко рассуждать
