даже не представляешь, чему подвергаешь меня. Все запрещаю? Ты болтала ножками и задевала мне подбородок, когда сидела у меня на плечах. Я прижимал ладонь к животу твоей матери, и ловил твои шевеления. А сегодня я мешаю тебе?
– Сентиментальность не к месту. Ты мой отец, и всегда им останешься. Но пока ты не поймешь, что дочь больше не сидит у тебя на плечах – нам не поладить. Еще Гераклит сказал, что все течет, все меняется. Невозможно все держать, как есть. Мы меняемся, каждую секунду в нас движется жизнь. Каждый час мы немного другие. Ты не можешь препятствовать неизбежному.
Отец не отвечал. По его лицу плавали сотни ответов, но ни один он не решился высказать. Глаза были полны боли и отчаяния. Теперь слишком поздно вразумлять дочь, она вкусила наслаждение успехом.
– Видишь, как сильно тебе нужен Вильгельм? Вот тебе и ответ, нужны ли родственные узы, которые ты так ненавидишь.
– Я ошиблась в Балаянах – вот действительно настоящая традиция, а не уродливая принужденность.
ГЛАВА 3
Стоя в центре своего маленького рая, Джозеф с наслаждением раскуривал сигарету, делая короткие вдохи и протяжные выдохи. Его рай находился посредине моста, соединяющего континент с островком Брикелл Ки. Взгляд его ласкали бело-голубые, кремовые, с алюминиевым отблеском, небоскребы, переливающиеся в сумрачных огнях пунцового неба; серо-зеленая гладь умиротворенного залива, сужающегося к Даунтауну. Утром, сидя на скамейках возле памятника стражу из индейского племени Текуста, припавшему губами к огромной ракушке с таким усердием, словно это чан с водой, а он – измученный жаждой путник, наблюдаешь, как медное солнце лениво приподнимается из-за Майами-Бич; распускает в еще прохладное и сонное небо багровые лучи, будто потоки жарких стрел, глубоко вонзаясь в небесное полотно, стремительно мчась к городу. Тихое море блестит, словно расшитое серебристым шелком, робко касаясь прибрежных камней теплыми водами. Эти захватывающие виды неизменно приводят Джозефа в какой-то смутный восторг, разгоняя его мысли и сбивая их в некую нетерпеливую тревогу. Вечером он переходит на мост между Брикелл Ки и континентом, занимает излюбленную точку перед горлышком залива Бискейн, соединяющегося с рекой Майами. Смотрит, как пурпурное солнце, выпустившее за день запас жарких стрел, устало опускается на крыши зданий, разливаясь прощальным заревом. Здесь, в треугольнике небоскребов, прислонившись к кремовому парапету, издалека напоминающему ванильный зефир, он предается честолюбивым, ласкающим самолюбие мечтам о несметных богатствах. Глядя на застроенный отелями кусочек земли справа, ему грезится, что когда-нибудь и у него будет собственный отель. Глупые жеманницы будут гримасничать, лежа на плетеных шезлонгах, а их мужья-пустозвоны – покачиваться в очереди за коктейлями, с подростковым рвением выискивая шанс напиться до слабоумия, и податься
