не сбила на переходе женщину. В панике она выпрыгнула из машины и бросилась к пешеходу, но сразу сообразила: та сильно пьяна, и не поняла, что была на волосок от гибели. Больше всего боясь, что пьянчужка придёт в себя и вызовет полицию, Майра предложила подвезти её до дома. Художница страшилась потерять права, автомобиль или даже получить тюремный срок. Женщина назвалась Глэдис, и, почему-то решив, что подвозит её близкая подруга, начала пространно жаловаться на своего ухажёра.
Оказалось, живёт она в квартале от места происшествия, но дважды показывала не тот дом. Майра придерживала её, когда они поднимались по крашеной лестнице. Глэдис долго не могла попасть ключом в скважину, а Майра настороженно прислушивалась к скрипучим звукам за дверью: «Кошку что ли не покормили?»
В небольшой квартире было душно, окна давно не открывали. Пахло грязным бельём, воняло какими-то прокисшими продуктами. В свете двух ламп бросалась в глаза запущенная обстановка, валяющиеся вещи, липкая лужа в холле на полу.
В изгаженной детской кроватке, стоявшей поперёк гостиной, хныкал, и сипло звал маму чумазый ребёнок лет трёх. Майра застыла, разглядев его. А мальчик увидел новое лицо:
«Ты фея!» – то ли спросил, то ли утвердил он. Глаза его закатились, блеснув белками, и голова бессильно упала на ободранную лохматую подушку.
Глэдис глянула через плечо «подруге»: «Б**дь, ну наконец-то заснул. Пошли, выпьем?». Окаменевшая Майра очнулась и, тихо звякнув серьгами, повернулась к женщине. Это был единственный раз в её жизни, когда она ударила человека.
Потом была какая-то дикая суета. Мисс Розен сама вызвала полицию и скорую помощь. Истощенного веснушчатого мальчика с высокой температурой госпитализировали, среди диагнозов были пневмония и обезвоживание. Его мать по суду обязали пройти лечение, она два года провела в реабилитационном центре, но сына всё равно оставили с ней, ведь других родных для опеки не нашлось. Майра просто не смогла выбросить из головы этих людей, и навещала их, брезгливо отстраняясь от объятий Глэдис, и бережно прикасаясь к малышу. Она называла его «Медвежонок Тед», хотя он никогда не был ни пухлым, ни милым. Мать чаще звала его жабой.
Ему было лет пятнадцать, когда он спросил: «Почему ты не усыновила меня тогда?». Майра сначала рассмеялась, но лицо его было хмуро и серьёзно. Она покачала головой, грустно улыбнувшись вишнёвыми губами, и погладила Теда по непослушным тёмно-рыжим вихрам.
– Думаю, я была бы худшей матерью, чем Глэдис. Медвежонок, я люблю тебя, но не все могут быть родителями, пойми. Как ты себе это представляешь? Моя жизнь, работа и маленький ребёнок, всё вместе – это невозможно!
– Ты моя фея-крёстная!
Он неуклюже приобнял её худые плечи и поцеловал седеющую голову, тогда уже почти сровнялся с ней ростом.
– Ой, не напоминай! Как вспомню, как вульгарно была одета и накрашена, жуть просто! – она часто прятала растроганное смущение за грубоватым юмором.
