удалось ускользнуть. Она сказала: «Мне так жаль! Мне так жаль!» Это она о своем буйстве. Я отшутилась, но она хотела, чтобы я воспринимала все всерьез. А это было слишком тревожно, чтобы воспринимать всерьез.
– Ты в ступоре, мама, – сказала я, – ты сейчас на эмоциональных качелях! Ты разговаривала с папой?
– Типа того.
– Типа, с папой или, типа, разговаривала? – сказала я.
– Типа, и то и другое.
Мама сказала мне и бабуле, что сегодня после репетиции пойдет в русскую спа-чайную с кем-то из актерского состава, где ее будут хлестать ветками, чтобы разогнать кровь.
– Джек? – спросила я.
– Нет, не Джек, – сказала она. – Джек – это персонаж, Суив!
– Будь осторожен, Горд, – тихо сказала я. Мама сказала, что из-за Горда она не будет сидеть в джакузи. Бабуля заметила, что это забавно: сто лет назад мы – то есть не мы-мы – чудом избежали порки и смерти от рук русских, а теперь мама добровольно платит большие деньги за то, чтобы русские ее выпороли и убили.
– Но зато потом ей нальют чай, – сказала я.
Мама сказала, что не отказалась бы и от горячей водки, но не в этот раз из-за Горда, который вечно виноват в том, что он мешает заниматься всеми самыми интересными вещами в жизни.
– Не кури! – крикнула я ей.
Потом мама открыла дверь и сказала:
– Что это за херня?
Мы с бабулей одновременно закричали: «ДОЖДЬ». Мама заметалась в поисках какого-нибудь зонтика, который не был бы на хер сломан, а бабуля крикнула:
– Пока! Бай-бай!
Сегодня у бабули кружится голова, когда она наклоняется.
– Так не наклоняйся! – сказала я. Она сообщила, что у нее наконец-то случилось отличное опорожнение кишечника. Спустя шесть дней. Но это не рекорд.
– А какой у тебя рекорд, бабуля?
– Рекорд был в Эквадоре, в 74-м.
Она спросила, слыхала ли я что-нибудь о божественной женственности. Она сказала, что ей следует чаще брать с собой в туалет кроссворд. Она не могла найти свои очки или записную книжку. Я поднесла их к ее лицу. Они лежали на столе перед ней.
– Подумать только! Я сегодня не в себе!
Потом бабуля завела рассказ часа на полтора, занявший все время редакционной встречи, о своей прежней жизни в городе русских беженцев. Она не может поверить, что прожила там шестьдесят два года, если не считать нескольких месяцев, когда она случайно стала сквоттершей в Берлине, когда поехала в Германию навестить свою старшую сестру, которая жила в городе Черный Лес, на родине часов с кукушкой.
– Маме надо бы туда съездить, – сказала я.
– В Шварцвальд? – переспросила бабуля.
– На родину часов с кукушкой, – сказала я.
– Меня аж в дрожь бросает! – сказала бабуля. – Я была настоящей бунтаркой!
Она рассказывала о своем городе.
– Город был против нас, –
