И о чем твоя работа?
– Мы с моим научным руководителем как раз и изучаем первопечатные книги, так называемые инкунабулы. Сохранившиеся в крайне незначительном числе экземпляров, эти книги и в шрифте, и по своей внешности совершенно сходны с рукописными книгами. Первопечатники первое время во всём подражали рукописям, может быть потому, что последние ценились гораздо дороже, да и публика сначала по привычке требовала рукописи, подозревая в применении печати вмешательство дьявола; на первых печатных экземплярах, выпускавшихся в виде рукописей, не отмечалось ни года, ни места напечатания, ни имени типографа. Но по написанию букв, их наклону, заглавным буквам можно определить к какой из типографий того времени относится книга. В библиотеке Праги хранятся несколько инкунабул. Я собираюсь определить, где их напечатали. Мы склоняемся к точке зрения, что одновременно с Гутенбергом или даже раньше передвижной шрифт мог быть изобретен А́льбрехтом Пфи́стером из Бамберга.
– Не хочу тебя обидеть, но, если бы я не вел машину, я бы, наверное, заснул. Прости, но я совершенно не понимаю, зачем сейчас нужно такое исследование. Один ли, другой, третий… Какая нам разница?
Я осеклась, вспомнив, перед кем я распинаюсь.
– Ну, извини, работа на складе, безусловно, более полезная, – в моем голосе сквозила обида.
– Конечно. Наши провода протянутся к новому дому, там будет свет, холодильник, горячая вода. Или поведут электричество к станкам. А что изменится в мире, когда ты допишешь свой труд?
– Боюсь, тебе не понять, – отрезала я. На самом деле, я не знала, что ответить на это. Похоже, ценность моей монографии была только научная, и только для очень ограниченного круга лиц. Если при Советском Союзе за научную работу платили, то сейчас эти исследования действительно были никому не нужны. Единственная практическая ценность докторской заключалась в том, что институт напишет: "на кафедре истории столько-то докторов наук".
За разговором мы незаметно доехали до больницы. Даша с Мишуткой уже ждали нас, сидя в креслах у приемной. Мишутка скорее полулежал, было видно, что ребенок еще не здоров.
– Ходить нам придется учиться заново, – печально сказала подруга, кивнув на сына, – совсем на ногах не держится.
Саня без слов подхватил мальчика на руки и понес к машине.
Вернувшись в кемпинг, мы уложили малыша, и опять поехали в магазин. Нашим больным столько всего запретили есть, что кормить их было попросту нечем. Я удивилась, увидев, что Саня гораздо лучше меня разбирается в диетическом питании и со знанием дела собирает продукты, на что мужчина лишь усмехнулся:
– Поживи с мое, всему научишься. Но лучше пусть тебя минует это знание.
На обратном пути я все же пристала к нему с расспросами, и Саня лаконично ответил:
– Сестра долго болела. Тогда и научился, и протирал, и на пару готовил, и аптеки крымские тогда же выучил.
Почему-то
