почти в рост человека. Подсвечники для двух свечей. Гонг. Избушка на курьих ножках из спичек. Бабочки за стеклом. Портрет какого-то старца в черной шапке. И гипсовая маска Пушкина с закрытыми глазами.
Человек посмотрел на четвертую стену. На ней висела большая черная шелковая занавесь. Три золотые рыбки с краевыми плавниками играли на черном шелке.
Молодой человек развязал мешок и достал акваланг. Оранжевый аппарат, похожий на счастье юности.
Он сидел и смотрел на золотых рыбок. А они играли и играли в черной воде. Как вдруг шторы за его спивой поползли и сомкнулись, закрывая в окнах ночь. Человек вздрогнул. Он смотрел на уток, которые вышиты на ковре. Игла, которая их вышивала, бесследно ушла из вышивки. И вот она возвращалась.
Скрипел мелкий желтый паркет. Деревянные планки прогибались, как будто кто-то невидимый шел по ним. Вспыхнула одна лампа… За ней вторая. Третья… А паркет все скрипел и скрипел. И смолк. Дверь открылась и вошла старушка с черными глазами на старом и добром лице. Она несла чай.
– Хотите в театр? – спросила она.
– Нет, – ответил молодой человек грустно. – Я хочу плавать с аквалангом.
– Я не могу сдать море, – улыбнулась женщина.
– Жаль, – ответил молодой человек.
– Я подумаю, – сказала старушка. – Может быть, я помогу вам. Не скучайте.
– Мне нравится, – широко развел руки молодой человек и спросил. – А кто это?
И он сделал волнообразный жест руками. Старушка приложила палец к губам:
– Только не трогайте ножниц! – сказала она шепотом и помахала пальцем.
Под настольной лампой на клетчатой скатерти лежали ножницы. Молодой человек встал, заложил руки за спину и склонился, разглядывая ножницы таинственно и серьезно.
А старушка вышла. И что-то шумное и пестрое блеснуло там, за дверью. Это был театр. Театр, который начинается с дверцы в стене.
Она шла по партеру. Зал был полон и гудел. На втором ряду было два пустых места. И старушка с замшевой сумочкой в руках села на одно из них.
Занавес колыхался. К женщине подбежал запыхавшийся гражданин с билетом в руке.
– Разрешите! Я не успею добежать до своего места. Рядом с вами никого нет.
– Здесь занято, – тихо сказала старушка.
Занавес поднялся…
– Кто м-о-ожет сравниться с Матильдой мое-е-ей? – запел сильный голос.
Женщина повернула голову в сторону пустого кресла:
– Ты прав, Генрих, – сказала она тихо. – Никто.
На сцене шло действие. Оно шло беззвучно.
– Скучно? – спросила старушка, глянув в сторону пустого кресла, и улыбнулась. – Ты прав, в сороковом году было лучше…
Беззвучно двигались, стояли, падали, прыгали, носили друг друга на руках, целовались актеры. Самое нелепое в театре – зрительный зал и зрители. Если бы все прыгали на сцене, никто бы не пил по ночам водку. И не грабил соседа
