упрашивают военных зверя не убивать. А он плывёт себе куда хочет. Может, даже, уцепившись лапой за корягу, плывёт. И прямиком – на Большой Потёмкинский. Надо скорей в воду, пока все лазейки постами не перекрыли!»
К чёрному от загара охотнику, полжизни оттрубившему в Нижневартовске на строительстве причалов, и теперь каждый год жарившемуся на солнце до изнеможения, – она года полтора назад уже заходила. Его трофеи, висящие по стенам, видела.
– Уступи шкуру, стародед!
– И-и-и… Ежели только за четыреста баксов.
– Откуда я тебе столько возьму?
– А ты из трусов вынь. Чую припрятано у тебя там кой-чего. И-и-и… Не стародед я! Ежели хочешь знать – молодняк позавидуют. Я даже зверей убивал, будто спаривался с ними. С любовью убивал! Поняла?
Она засмеялась. И тут же, весело крикнув: «Была не была! Медвежья шкура, ворсистая жизнь, за ней сладкая смерть, – чего ещё Бабе-войне желать»? – ловким поворотом руки, ухватила охотника за хобот. Примерно через час, шепотком сказала:
– Ты мне, мышиный жеребчик, гляди! Про шкуру не болтай особо…
– Молчи, медвежья поедь! Не мышиный я, не мышиный! Когда, как зверь весну́ю, бабы меня, ежели хочешь знать, за седатость и ласковое обращение Чёрный Сахарок зовут.
– То-то я и гляжу: жопа чёрная-чёрная, а кличут – Сахаром. Ладно, ладно, не дрыгай ногами, дай спокойно одеться, скотина! Ты за шкуру своё уже получил.
– Шкура моя не тёклая, шерсть из неё не лезет, не «течёт», значит, за дело получил. Только чую, со шкурой ты шустрить собралась. Смотри не пудельнись! И-и-и…
– Ты сам с очередной бабой не пудельнись. Ну, пока. Целуй меня крепче, мачо!
– Это – само собой. А хочешь я тебе про другое скажу? Знаю, для чего тебе шкура с головой! Не боись, не выдам. Может, ещё когда-никогда завернёшь ко мне. Погодь тут, – стародед сбегал на кухню, – возьми, это фольга пищевая. На лицо и на шею наклеишь, когда поплывёшь. Тогда «теплак»… Ну, тепловизор, лицо человечье не «ухватит». А медвежью голову – нате вам, пожалуйста!.. Только потопят тебя.
– Знаю, что потопят, но так оно всё ж радостней, чем тут без воздуха подыхать.
Горя дала объявление в Инете, на сайте почти издохшей, лишь ради объявлений выходящей электронной газете. Объявления принимали только на украинском языке. Получилось у Гори корявенько, но уж как вышло, так и вышло: «З Гiдропарку утiк ведмiдь. Громодян його бачивших, або знаючiх дэ ця звiрина ховаеться, за гiднэ вынагородження благаемо повiдомыты на цю электронну пошту».
Ночью внезапно хлынул дождь. Он всё усиливался, пока не повис единственной на тот час защитной завесой над старинными Очаковскими и Московскими воротами, над ракушечными херсонскими заборами, над поеденными желтизной тополями, плоскими крышами домов, подсобок, летних кухонь. Огрубевшая и слежавшаяся медвежья шерсть под дождём расправилась и в отсвете мигнувших вдалеке фар весело
