вынул ланцет и перерезал себе бедренную артерию. Панический шок, знаете ли, от свиста пули.
Даже на этих видавших виды, нечувствительных к ужасам людей рассказанное произвело впечатление своей неприукрашенной простотой. Со стороны некоторых раздались невнятные возгласы недоверия; другие заёрзали на стульях, оттого, что им вдруг стало неудобно сидеть, потому что несчастный так далеко отошёл от человеческой природы. Кто-то залпом выпил вино, кто-то заводил плечами, как бы избавляясь от услышанного – так собаки встряхиваются от воды. И лишь один человек из всей компании остался абсолютно спокойно сидящим в последовавшей за рассказом тишине. Это был подросток Гарри Фивершэм.
Теперь он сидел, положив руки на колени и сжав их в кулаки, чуть подавшись вперёд, на отделявший его от рассказчика стол; щёки его были белы, как бумага, а глаза горели – свирепо горели. У него был вид разъярённого зверя, попавшего в капкан. Тело его подобралось, мышцы напряглись. Сатч даже испугался, как бы паренёк не прыгнул, в приступе отчаянной дикости, через стол и не нанёс удар кому-нибудь изо всех своих сил. Он даже протянул свою сдерживающую руку, но тут раздался возвращающий к действительности голос генерала Фивершэма, и мальчик сразу пришёл в себя.
– Странные, непостижимые уму события иногда происходят. Вот вам два таких примера. Вы можете лишь сказать, что они правдивы, помолиться Господу и, возможно, забыть о них. Но объяснить вы их не сможете. Потому что не сможете понять.
Сатч невольно протянул руку и положил её на плечо Гарри.
– А ты бы смог? – задал он вопрос, одновременно сожалея о том, что спрашивает. Но вопрос прозвучал, и глаза Гарри, живо переместившись на лейтенанта, остановились на его лице, спокойные и непроницаемые – никакого чувства вины они не выдавали. Ответил не он, а генерал Фивершэм – в свойственном ему стиле.
– Кто – Гарри смог бы понять?! – воскликнул генерал, негодующе фыркая, – интересно, каким это образом? Он ведь сам – Фивершэм!
Во взгляде Гарри Сатч повторно прочёл тот же безмолвный вопрос. “Ты что, разве сам ничего не видишь?” – спрашивали генерала Фивершэма глаза сына. Никогда ещё Сатч не слышал лжи, столь ярко выставляемой напоказ, и один лишь взгляд на отца и сына это доказывал. Гарри Фивершэм хоть и носил имя своего отца, но от матери имел глаза, чёрные и таинственные, широту лба, изящество осанки и глубину воображения. Чужой человек, возможно, распознал бы правду, а отцу так давно и хорошо знакомы были сыновние черты, что не значили ничего для его разума.
– Посмотри на часы, Гарри.
Час истёк. Гарри, поднявшись со стула, вобрал в себя воздух.
– Спокойной ночи, сэр, – сказал он и направился к двери.
Слуги уже давно спали, и, когда Гарри открыл дверь, ночной зал распахнул для него свой чёрный зев. Мальчуган, остановившись на пороге, пару секунд в нерешительности постоял и чуть было не попятился назад, в освещённую комнату, будто
