прибедняться, дорогуша. Впрочем, вам это идет. Ну ладно, как говорит мой внук, не будем тянуть кота за яйца, Софья Павловна.
Софья Павловна поперхнулась и закашлялась. Бенедикт с невозмутимым видом постучал ее по спине и объявил:
– Сии инициалы принадлежат Ларисе Рейснер. Богине, комиссарше, валькирии революции!
Софья наморщила лоб. Рейснер? Вроде бы что-то слышала. Но картин для их музея она не писала, это точно.
– Нет, картин не писала, – кивнул Бенедикт. – Она писала стихи, но очень слабые. А, впрочем.
Сегодня, как вчера, озлобленно-усталый
Я отдохнуть пришел в безлюдный Эрмитаж.
И день благословил серебряный и талый,
Покрывший пепельной неясностью порталы,
Как матовым стеклом анатолийских ваз.
– Слышите? Озлобленно-усталый – это живо, это цепляет.
Софья взглянула в хитро прищуренный под нависшей бровью глаз.
– Хватит меня дурачить, Бенедикт Фомич. Во всем четверостишье два нормальных слова – «безлюдный Эрмитаж», все остальное – мишура.
– Не будьте так строги к молодому дарованию. Ей всего двадцать на тот момент стукнуло.
– Это извиняет ее бездарность?
– Вы безапелляционны, как Зинаида!
Софья поняла, что Бенедикт с ней играет и собирается, как всегда, выйти из словесного пинг-понга победителем. Ну уж нет! Она не даст положить себя на лопатки!
– Если вы о Зинаиде Гиппиус, то в этом я с ней солидарна.
– Кстати, с ней был солидарен и Николай Гумилев, что не помешало ему совратить юную поэтессу. Представляете, для первого свидания он выбрал бордель на Гороховой! Там все и случилось.
– Негодяй какой!
– Что с него взять! Поэт обязан быть повесой. Он сделал Ларисе предложение, а вместе с ней – Анне Энгельгард и еще троим. Он то и дело предлагал барышням руку и сердце.
– Так он вроде… на Ахматовой был женат?
Бенедикт беспечно махнул рукой.
– Ну и что? Сегодня женат, завтра свободен!
Софья сделала строгое лицо.
– Странные у вас взгляды на брак, Бенедикт Фомич.
Бенедикт втянул голову в плечи и повертел головой: не дай бог Фаина Ростиславовна рядом и слышит.
– Что вы такое говорите! У меня как раз вполне традиционные. Даже закоснелые. Это ж про него!
– Я поняла.
– Но настоящий Гумилев не в этом, поверьте. Перед расстрелом он сам копал себе могилу и стоял над ней с окровавленным лицом и улыбаясь.
Бенедикт моргнул и спохватился.
– Мы, кажется, увлеклись поэзией.
– Нет, для меня это важно. Прежде всего, я жажду знать, как вы установили личность хозяйки платка.
– Заметьте, я не сказал, что уверен в своих выводах на сто процентов. Только на восемьдесят шесть.
– Вы сказали – на восемьдесят
