была фанатом лошадей. Но не имела к ним допуска и даже боялась подходить. Потому что считала их чем-то священным.
Так же случилось и с кино. Когда я поняла на опыте, что кино – не священный акт творения, а всего лишь игра ума, алкоголиков-второрежей, штрафов и мата на площадке, я сбежала из своей мечты создавать красивое кино.
Так вот именно мама своими приставаниями, когда я сидела дома и творила за своим скрипучим регулируемым ручкой столом, и игнорировала хорошую погоду, и вложила в меня ген ненавидеть хорошую погоду. Потому что она требовала от меня вынужденной коммуникации – включения в игры, в ярмарку тщеславия, в чьи-то обиды и свои ошибки, ибо я уже отстала от жизни, воспринимая людей с точки зрения приключенческих книг, а не живого, но уже потомственно изломанного общества. В плохую погоду можно было рисовать весь день, и всю ночь писать романы и стихи, вдохновляться тишиной и отсутствием чужой воли, спешащей, пустой, сумбурной, отвлекающейся на рядовые "житейские" вещи, которые были для меня пшиком. А когда я об этом заявляла, меня называли хамкой (особенно взрослые), а дети не хотели со мной играть из-за моего сильно возросшего высокомерия. Потому что я знала куда больше их и чувствовала куда больше их – потому что не отвлекалась на шелуху, не была еще растоптана событиями, требовавшими обязательной и стереотипной реакцией. Я сохранила клочок первоначального единства с природой и с возрастом он стал каменным. Потому что гибким быть не научился из-за своей изоляции. Поэтому, когда хорошая погода, я, чтобы не оставаться одинокой, должна была искать себе общество, которое было мне не нужно. И теперь, когда хорошая погода, а общество вдруг становится мне нужным, в моих генах звучит голос мамы о том, почему у меня нет друзей и я с ними не играю. И звучит он и терзает только потому, что после общения с людьми, после всего, что прошло и как скрутило, то, что я делаю, все мои творения, все миры, которые рождались и плескались яркими красками в моем сознании, я перестала считать нужными, полезными, хорошими, как и то, что я в принципе делаю. Потому что общество, которое мне всегда ставили как величайшего судью и короля, которому требовалось служить (спасибо еще раз родителям, учителям и прочим людям за эту установку на ребенке), этого не оценивает. И живет по законам, которые я не выучила, когда не хотела играть в его игры, обижаться, бегать по двору и дружить против кого-то.
Обиженный ребенок никому об этом не говорил, и это ему хорошенько аукнулось) но теперь он может говорить. Но если у иных все эти этапы проходили, плавно, смываясь водой, с поддержкой, пониманием и эволюцией, с каким-то встроенным приятием, то ему, отрастив свою твердокаменную защиту ума, теперь приходится себя крошить, переживая все заново, наверстывая лихими темпами, выбиваясь из ритма, проходя через это снова и снова, пока, наконец, не примет и не сбалансируется.
3 сентября
Очарование – это момент бога, выход к истокам, это Икар,
