не вижу с твоей стороны никаких попыток преодолеть страхи, мое терпение иссякает. Стремительно.
Что-то во мне обрывается.
Навязчивое спокойствие струится по венам и застывает, словно раствор, выстилая внутренности бетонной грацией, которую так хорошо знает Рордин.
Я – стремительное пятно движения.
Бросаюсь и вспарываю кончиком меча его рубаху. Ткань лопается, как рваная рана, я резко застываю, трезвея, оружие выскальзывает из ладони.
Раскрываю рот… но не выходит ни звука.
Я ранила Рордина.
Пошатываясь, подаюсь вперед, растопыренные пальцы натыкаются на его грудь, лихорадочно отдирают ткань, чтобы я увидела повреждения.
Их нет.
Ни пореза, обнажающего внутренности.
Ни крови.
Подняв взгляд, попадаюсь на крючок его леденящего внимания, и под его тяжестью чуть не подгибаются колени.
Под моей ладонью медленно и гулко бьется его сердце.
Слишком медленно.
Отшатываюсь, отдернув руки.
Вскинув бровь, Рордин опускает взгляд на кожу, обнаженную моим жестким ударом, и ворчит. Смяв рваную ткань в кулаке, он сдирает рубашку с себя и отбрасывает в сторону.
Пялюсь на него, не в силах не смотреть на гладкие мышцы, из которых он соткан, будто каждый его фрагмент – это идеально обработанный камень. И сложенные вместе, они являют собой произведение искусства.
Рордин напоминает мне мою стену в Шепоте, но вместо раствора его части удерживают вместе слова. Изящные слова, которые мне незнакомы, письмена серебристые, каким бывает океан, когда небо затянуто облаками. Строки и фразы соединяются, перетекают друг в друга так, что если перенести их на лист пергамента, каждая деталь оказалась бы связана с какой-нибудь еще.
– Татуировки, – хриплю я, и моя ладонь зависает в пространстве между нами.
Отметины пульсируют светом, словно обладают собственной сущностью.
Собственной душой.
В медленном, неторопливом ритме, и я ловлю себя на том, что дышу в такт.
Ту-дум.
Ту-дум.
Ту-дум.
По моему лицу скользит холодный, хмурый взгляд, побуждая найти источник.
Роняю ладонь.
Я вижу в этих каменных глазах не просто жесткого мужчину, который расхаживает по залам и правит суровой дланью.
Я вижу хищника. Я вижу собственное мрачное забвение.
Он бьет.
Если я и думала, что мои движения быстры, то я себя обманывала. Он буквально молния – стремителен и непредсказуем.
Порывист.
В его калечащих ударах нет ритма. Все они – мощь и разрушение, нацеленные изувечить, вывести из строя, убить.
Отступаю от бури, что на меня надвигается, уклоняюсь от удара за ударом, ухожу от диких, блестящих глаз, которые не узнаю. Отодвигаюсь все дальше и дальше от оставшегося лежать на полу меча.
Натыкаюсь
