Фёдоровну. Алина призналась Серафиму, что всю свою маленькую жизнь любила его. Он поцеловал её, и она умиротворённо уснула навеки.
Алёна погоревала с неделю и переключилась на детей зятя. Тётушка была на девять лет младше мамы, но такая же добрая и отзывчивая. Глаза только у неё казались печальнее, чем у родной матери. Дети быстро привязались к Алёне, которую до этого плохо знали. Ева всегда отправляла мужа в рейсы, идеально выглядевшим: белая накрахмаленная рубаха, отглаженная морская форма, начищенные пуговицы и ботинки. Алёна переняла её опыт, и Серафим уже не мог без неё обходится. Как-то вечером Алёна зашла в комнату к Серафиму и осталась. Он сначала сопротивлялся, но она сказала:
– Не позорь меня. Я хочу быть женщиной и давно люблю тебя, – она скинула халатик, под которым не было ничего из одежды.
– Щаплеевская, так же не честно… Иди ко мне!
– А ты что же, не понимал, как мы любим тебя? – спрашивала она потом.
– Нет, конечно. Я же любил Еву.
– А теперь?
– Ты и Ева, и Алина… обожаю тебя.
Они не расписывались, просто жили семьёй. Через три года Алёна умерла после тяжёлых родов, но родившаяся девочка выжила, дышала здоровьем и была как две капли воды похожа на мать. Серафим назвал её Антониной в честь бабушки. Серафим похоронил гражданскую жену на Семёновском кладбище рядом с её сестрой и матерью, а в 1927 году в августе неожиданно объявилась пропавшая Ева. Оказывается, она всё это время находилась в Моложском Покровском монастыре, из которого их выгнали месяц назад. Часть женщин взяли в Афанасьевский монастырь, а Еву потянуло домой к мужу и детям. На радостях Серафим чуть не задушил её. Оказалось ещё, что Алёна знала, где находилась сестра, но смолчала и реализовала своё право на любимого человека и право стать матерью. Никто не осудил почившую женщину, да и смысла не было. У неё тоже, как у сестры, был туберкулёз. Серафим сочинил тогда грустную песню:
Рябь
У тебя нервный шок, невозможно дышать,
Я не знаю, как эту болезнь превозмочь,
И моя над тобою кружится душа:
«Боги, дайте ей силы в дождливую ночь!»
Пусть бежит и бежит по воде ветерок,
Я бы это придумать, предвидеть не смог,
И на всех перекрёстках случайных дорог
Ты являешься вдруг, мне ответствует Бог.
У тебя не глаза, а земной океан,
Я судьбу не спрошу, не доверюсь словам.
Налетит серый вызов небесной тоски,
И твою не согреть мимолётность руки.
И бежит, и бежит по воде ветерок,
Я бы это придумать, предвидеть не смог,
И на всех перекрёстках случайных дорог
Ты являешься вдруг, и потворствует Бог.
У тебя понемногу затеплится грудь,
Боль
