погрузился в сон. Ему снились зима, Рождество и Ева, улыбающаяся и манящая. На следующий день девушка принесла таз горячей воды и губку. Она бесстыдно сбросила одеяло, раздела недвижимое «имущество» и обмыла его тело со всех сторон, натирая и пошлёпывая. Затем она сменила постельное бельё на хрустящее и белоснежное, дала выпить раненому полстакана какого-то чудодейственного бальзама и, забрав грязное бельё, гордо удалилась прочь, бросив напоследок:
– Исхудал, но были бы кости и рычаг, и мы перевернём Землю!
– Пафосная, но дельная, – отметил мужчина, ощущая прилив энергии и падая в бездну сна.
Он выспался к 4 утра и рассматривал тени от фонаря за окном, не представляя, какой сейчас день, месяц и год, не понимая, хочет ли он жить и почему не может пошевелиться. Дверь приоткрылась, и со свечкой в руке подошла плавная красотка, которая обрадовалась и заявила:
– Так Вы не спите, замечательно. Я буду Вас кормить ещё горячей жидкой пшёнкой. Вы любите пшённую кашку? – Не дожидаясь ответа, она принесла свёрток в одеяле, раскутала его, достала кастрюльку и поставила на тумбочку в изголовье Серафима. Она подула на ложку с дымящейся кашей и поднесла к губам лётчика, который осторожно проглотил содержимое.
– Ещё пару ложечек и хватит пока, – сказала девушка. – А «рычаг» неплохой, – подразнила она, уходя и проведя пальчиками в припрыжку по интимному органу парня. Он опять слегка сжался от прикосновений. Серафим снова заснул, словно провалился, а по телу распространилось пшеничное тепло. Кстати, волосы у неё были пшеничного цвета, густые, упруго выбивающиеся из-под косынки с красным крестом. Её звали Анастасией.
Изящна в спаленке своей,
Раскроешь жгучие объятья,
Не высказав прощений внятных,
Тебя я обниму нежней.
Ты трепетна в пучине дней,
Тревожишься девичьей статью,
В полупрозрачном белом платье
Ты – нежность, и уже ясней
Я понимаю, что верней
Мне не любилось – это плата
За бесконечные растраты
Эмоций, разума сильней.
Что слава, замки, свод корней? —
Стихии гневны, но навряд ли
Они не повернут обратно,
Когда соприкоснутся с Ней.
С любовью ты зари милей,
Которая восходит штатно,
Если душа бытьём занятна,
И слов испортился елей.
Молю, будь тоньше и вольней,
Я изменю вселенной даты,
А ты склонишься у кровати
И станешь для меня родней.
Она сидела на табурете в ногах больного Серафима и читала журнал по химии.
– О чём пишут? – тихо спросил Серый.
– О, говорящий лётчик! Это даже интересно. Пишут о …рефлексах мужского организма на обнажённое женское тело, – соврала «Пшёнка», как окрестил её Серафим, и не покраснела. Отнюдь! Она скинула платок, тряхнула волшебными волосами, расстегнула платье сзади и медленно оголила бюст.
– По Вашим расширенным зрачкам вижу, что реакция нормальная.
