она там заснула? Я ей засну! Люди должны спать в кровати. Под одеялом. И под моим неусыпным надзором. А может, она уже … сознание потеряла? Это же надо – в ванну на полный желудок, когда организм и так с перегрузками работает! С перегрузками, с перегрузками – я по себе чувствую. А может…?
О, Господи! Да я сниму завтра эту чертову дверь – ко всем чертям! Нечего мне баррикадироваться от меня – пусть вон шторкой прикрывается, если уж очень хочется. Мне через нее все равно все видно будет. Почти. У меня весьма некстати заработало воображение. А может, взять сейчас и зайти туда – проверить, как там дела? Не исключено, правда, что я тогда эту дверь прямо сегодня сниму – собственной головой. А если чуть приоткрыть ее и одним глазком… В конце концов, это – моя прямейшая обязанность: не спускать с нее глаз. Желательно обоих. Но что-то подсказало мне, что говорить мы в этом случае будем – долго и подробно – совсем не о том, чего бы мне хотелось. И только после того, как с меня сойдут поставленные ею синяки…
Когда, еще через пятнадцать минут, дверь в ванную чуть приоткрылась, я ринулся к ней в полной уверенности, что мне сейчас придется подхватывать безжизненное тело Татьяны, сумевшее – из последних сил – толкнуть эту дверь в надежде на помощь. Но из двери на меня глянуло ее лицо, сияющее тем самым покоем, которого я так долго сегодня добивался. Ах, она еще и сияет? Она округлила глаза и безмятежно поинтересовалась – а что, собственно, случилось?
От возмущения я даже заикаться начал. Судя по всему, моей сбивчивой тираде о перенесенных треволнениях не удалось донести до нее их глубину. Рассмеявшись, она скорректировала свой вопрос – что, собственно, может с ней случиться в собственной ванне?
Ну, все. Однажды я уже предупреждал ее, что не нужно испытывать мое самообладание. Я был даже рад, что удержался от соблазна проверить, все ли с ней в порядке. Я всегда предпочитал играть по-честному и не переходить к решительным мерам без предупреждения. Сейчас нужно быстро огласить ноту протеста – а дальше все: извини, дорогая, я предупреждал. Громко и отчетливо (чтобы не говорила потом, что не расслышала) я напомнил ей о своих должностных обязанностях и поставил ее в известность, что отныне считаю себя в полном праве нарушать ее уединение где бы то ни было при малейшем намеке на грозящую ей там опасность.
Слушая меня, она почему-то расплывалась во все более широкой улыбке. И смотрела на меня. Молча. Опять просто смотрела. Переводя дыхание после своего слегка затянувшегося ультиматума, я вдруг осознал, что меня окружает облако знакомого … яблочного…
Она продолжала смотреть на меня.
Огромными светло-серыми глазами.
В которых читалось … какое-то ожидание.
Я притянул к себе этого теплое, пушистое существо…
Так, завтра обо всем поговорим.
…
А она сказала мне все-таки «Да»!
*****
В воскресенье утром выяснилось, однако, что у Татьяны даже на собственное «Да» «Нет» припасено. Хотя, впрочем, сначала это было не совсем «Нет»; это потом я ее пресловутое
