приемная семья! – крикнул Висенте из окна машины на прощание.
На обратном пути за рулем был Гонсало, а Карла с сыном ехали на заднем сиденье, прижавшись друг к другу.
– Что ты сказал ему на ухо? – в сотый раз спросил Висенте, когда они выехали на шоссе.
– Что очень его люблю, – ответил Гонсало.
– Нет, неправда, – воскликнул мальчик.
Гонсало пытался сосредоточиться на дороге. Он вообразил, что небо испускает некие густые капли и что водителю нужно включить «дворники» и следить за их движением на ветровом стекле.
– Ну, хватит, поведай же нам, что ты ему сказал, – потребовала и Карла.
Она не ждала от него серьезного ответа, у нее не было злого умысла. Гонсало догадывался, что с ее стороны абсурдно давить на него, ведь они все еще злятся друг на друга.
– Ладно, расскажу вам о том, что прошептал на ухо этому человеку, – объявил Гонсало, обгоняя грузовик. – Я сказал ему, что не верю, что у него рак, но надеюсь, что все-таки это быстро прогрессирующий рак, и что пусть он завтра же умрет, и что никто не придет на его похороны.
Карла нервно вздохнула.
– Ложь, просто невероятно, чтобы Гонсало высказал такое своему дедушке, – заверила она мальчика, который выжидающе смотрел на нее.
– Он мне не дедушка, – брякнул Гонсало. – Он – отец моей мамы. Сукин сын, бросивший мою маму и всех недотеп, что приперлись к нему на вечеринку. Он ленивый, безжалостный и похотливый ублюдок, не заслуживающий уважения.
– Будь добр, следи за словами, – потребовала Карла.
Ей понадобилось минут десять, чтобы попытаться объяснить ребенку, что имел в виду Гонсало. И Висенте ощутил угрожающую атмосферу правды, сопровождавшую эту сцену. Когда они вошли в дом, все трое были в подавленном настроении. Гонсало обнял сначала Висенте, а затем Карлу, попросил у них прощения и поблагодарил за то, что они сопровождали его. Он признался, что никому не желает смерти и что действительно думал, что у старика нет рака, но, вероятно, ошибался. Сказал также, что каждый имеет право на прощение (и повторил это несколько раз, как священник молитву).
– А все-таки ты поэт или нет? – спросил его Висенте за ужином.
Мальчик действительно этого не знал. Для него Гонсало – учитель, который много читает и что-то пишет, но это «что-то» может быть и не стихами, а писать стихи – не значит быть поэтом.
– Да, я сочиняю стихи.
– Тогда почему же ты сказал ему, что не поэт? – поинтересовался Висенте.
– Не хотелось, чтобы меня заставили читать стихи.
– Ну, тогда прочти их нам, – настаивал Висенте. – Только нам одним.
– И правда, давай-ка, а мы послушаем, – поддержала его Карла таким же заинтересованным тоном.
– Дело в том, что я пишу поэзию, не предназначенную для декламации на публике, она рассчитана на чтение в тиши, – заявил Гонсало.
– Как глупо, – воскликнул Висенте.
– Может, и глупо. – Гонсало
