в победе неприятель допустит какую-нибудь роковою оплошность, а потому, страшась самого худшего и в тоже время не теряя надежды на счастливый исход, английский король стал готовиться к сражению. Нередко подобные критические моменты выявляют истинную сущность прирождённого военачальника, и, надо признать, Генрих не оплошал. В полной мере проявив свои полководческие дарования, он заранее расположил войска на чрезвычайно выгодных позициях. Фланги прикрыты густым ивняком. Впереди засеянное озимыми поле, раскисшее после дождя. В центре плотный строй спешенных рыцарей, отгородившийся от противника тесно вбитыми в землю заострёнными кольями. Справа и слева полумесяцем расположились лучники, так же укрывшиеся за наскоро возведёнными частоколами. Всё готово к встрече, но первый ход английский король любезно предоставил неприятелю…
Сдержанность французского главнокомандующего тоже была объяснима, хоть, старый вояка, руководствовался и совершенно иными соображениями. Он давным-давно постиг простую истину – собрать под синее полотнище с золотыми лилиями тридцать тысяч человек ещё не значит, одержать победу. Горстка англичан, скованных железной дисциплиной представлялась ему кулаком, тогда как, французское воинство скорее походило на безобидное опахало, и, увы, не только из-за обилия перьев на шлемах. Он-то хорошо знал, чего стоят налитые спесью герцоги, напыщенные графы и своевольные бароны, явившиеся по зову короля во главе своих дружин. «Каждый из них признаёт заслуживающим внимания одно единственное мнение – своё собственное. Это не армия, а лоскутное одеяло, – рассуждал д’Альбре, с сомнением взирая на вассалов Шарля Безумного, во множестве толпившихся подле шатра коннетабля. – И мельчайший лоскут уверен, будто значимее его во всём свете не сыщется. Кому по силам, управиться с таким своевольным сборищем? Единственно Бог ведает, чем закончится нынешний день… А ведь как славно всё складывалось, когда позавчера поутру в лагерь прибыли посланцы Генриха. Казалось бы, чего лучше? – с тоской вспоминал д’Альбре. – Англичане предложили даже больше, чем можно было ожидать: вернуть Онфлёр и возместить нанесённый ущерб, всего-то, в обмен на свободный проход до Кале…» Коннетабль Франции, испытанный ветеран, прекрасно понимал, что кровавые битвы, сопровождаемые огромными потерями, не есть смысл этой длящейся уже многие десятилетия войны. В его задачу – по крайней мере, именно так он её для себя определил, памятуя не о сиюминутном, а о реальном соотношении сил – не входило чинить препятствия Генриху. Все помыслы бывалого воина сосредоточились на том, чтобы освободить захваченный англичанами Онфлёр… Да, он, Шарль д’Альбре, собирался отпустить английского короля и позволить тому вернуться домой. Будь на то его воля, коннетабль, немного поторговался бы для приличия, да и согласился, ибо грешно отказываться от столь щедрых предложений. Однако правом принятия решений обличён был лишь военный совет, а там возобладал куда
