фарфоровые чашки и фаянсовые тарелки. Все эти жители светились от висящих наверху люстр: две поменьше и одна большая, в самом центре, одетая в стеклянные серьги. Кухня была меньше, чем предыдущая гостиная, но при этом она вытягивалась, словно парадный зал. Во всём этом великолепии застыл взгляд Рудалёва, пока не наткнулся на один нелепый камень, обнаруженный сидящим за стулом на противоположной стороне. На деле им оказалась пожилая женщина, которая сидела здесь с самого начала, ни разу не проронив ни слова и потому сокрытая своим молчанием от глаз гостя. Одетая в белый сарафан с накинутой разукрашенной туникой, она сидела и исподлобья наблюдала за оставшимся в одиночестве студенте. Она рассматривала его и не спускала с него глаз, – тех самых глаз, надменно приподнятых вместе с хмурыми уголками бровей. Её губы, окрашенные в высохшую бардовую помаду, слились в приплюснутые трубочки, опущенные по бокам, выражая тем самым явное неудовлетворение от гостя. Её лицо, в целом, истончало мнимое недовольство, – во всяком случае так казалось Рудалёву. Она не пошевелилась, пока в комнату не вошёл Павел Николаевич.
– Сейчас принесут чаю, ну а мы пока можем продолжить и тут, – садясь рядом со старухой, сказал, потирая рукава, профессор. – Ну а ты, Глафира, что будешь?
– Павлуша, ты не говорил, что у нас будут гости, – едва слышно прошептала она, – мог бы и предупредить.
– А я не сказал? – удивлённо проговорил Павел Николаевич с детской наивностью. – Ну, будет! Значит сейчас скажу, Глаша. Это мой студент из университета, очень хороший и способный ученик – Валентин. А это, Валентин, моя жена – Глафира Ивановна.
Профессор познакомил их, хотя они оба не стремились к этому. Рудалёв с первой секунды почувствовал какую-то неприязнь, воцарившуюся в воздухе; всяческое удовольствие, исходящее прежде, мигом обрушилось в нём, и он снова стал в своём обычном состоянии – пресным и подбитым.
– Так! – воскликнул Павел Николаевич, потирая руки. – Ты что-то будешь, дорогая? – переспросил Павел Николаевич у своей жены.
– Да, – кладя ему руку на плечо, кисло ответила она, – мне чаю с птичьими конфетками.
– Чай заваривается и скоро будет, а конфетки… Это у нас и тут есть, сейчас достану из сервиза, – произнёс он и достал из прозрачного навесного шкафа две тарелки с конфетами, на которых были изображены купающиеся лебеди. – Желаете? – спросил профессор у Рудалёва, маня его тарелкой со сладостями.
– Нет, спасибо. Обойдусь одним питьём.
– Как пожелаете, Валентин, – садясь на место и откусывая конфетку, проговорил он. – Но вы знайте, что всё же без сахара никак нельзя человеку, особенно в нашей профессии. Без глюкозы, сами понимаете – совсем плохо мозгу будет. Без метаболизма с участием гликогена невозможна деятельность нервных клеток; их постепенное истощение и затронутая вами регенерация – это тоже процесс отчасти наличия или не наличия глюкозы в клетках мозга. И прежде всего – в астроцитах…
