через недельку, дней через десять попадётся гад.
Глава девятая
За две недели до назначенных поминок из Бобрика пришли тревожные вести. У Ленивого брода заметили степняков. Десяток всадников подошёл к самой реке, покрутился на берегу, а один смельчак даже сунулся в воду. Правда, заметив караульных, поспешил назад. Нукеры ускакали на полёт стрелы и оттуда долго наблюдали за переправой, а потом двинулись вверх по руслу.
Тонкой сразу оживился – ему не нравилось в Белёве. Вся жизнь старого рубаки прошла в маленькой убогой крепостце, где он знал всех и каждого, а в чужом городе с его большим детинцем, роскошным теремом и высоким каменным собором Сидор ощущал себя не человеком – муравьишкой. Потому, едва дослушав рассказ гонца, ратный голова тут же предложил отправить на рубеж княжеских владений всех послужильцев.
Правда, Андрей Петрович это не одобрил:
– А здесь кто останется? Отныне это стольный град. Случись чего, кто ж защищать станет?
– Ленивый брод – на весь рубеж одно такое место, где малой силой большую сдержать можно. – рассудительно заметил Тонкой. – А коли перейдут нукеры Бобрик, так, поди, после споймай их. Гоняйся тады по всей земле. Поля сожгут, деревни пограбят, людей полонят. А ежели сие случится, когда гости здеся будут? Тогда как?
Андрей Петрович слушал и несогласно качал головой. В глубине души он не хотел, чтобы белёвские холопы увидели, из какой убогой глухомани к ним приехал новый господин. Но последний довод Тонкого убедил князя.
В тот же вечер начались сборы, а уже на рассвете следующего дня три десятка всадников покинули Белёв и к закату достигли Бобрика. Тонкой сразу же взялся за дело. Сначала распустил старые десятки и собрал их заново, к семи белёвцам добавляя трёх бобричан, один из которых становился головою.
Бывший десятник Клыков уже простым воином попал в десяток Корнила Бавыки. Исполинского роста богатырь, в огромных лапищах которого тяжёлая двуручная секира смотрелась хрупкой соломинкой, болтать попусту не любил и объяснялся в основном жестами, из-за чего Фёдор поначалу принял его за немого. Зато когда Бавыка говорил, его, казалось, слышали даже глухие. Настолько мощный и громкий голос даровал ему господь.
Пудышев в головы получил Ерофея Чередеева, которому товарищи дали странное прозвище – кроткий Буслай24. Глядя на то, как в схватке он нещадно и яростно рубил всех попавшихся под руку, никто бы не поверил, что это тот же самый Ерофей, который за обедом, как бы скуден он ни был, обязательно откладывал кусочек хлеба, чтобы после покрошить его в птичью кормушку.
Корнил и Ерофей приняли новость о своём десятстве без особой радости. Бавыка безразлично пожал плечами, а Чередеев даже невесело буркнул под нос, мол, за большую честь и спрос велик. А вот третий десятник – Филат Шебоня, к удивлению белёвцев, даже попытался отказаться.
– Сидор Михалыч, ты это… Не подумай чего. Ежели тебе надобно, я хоть чёртом стану. – сбивчиво, явно смущаясь, объяснял он. –
Буслай – бешенный, яростный человек.
