брендами.
И снова «фея» будто проникла в его мысли.
– У меня полно приятелей и хороших знакомых. Но не друзей.
Анри выпил еще рюмку и отставил бутылку подальше.
– И ты решила, что два таких странных человека непременно должны дружески сойтись? Знаешь, я готов поверить тебе, Грета. Иначе придется признать, что ты с Луны. Твоя Луна всегда полная и сияет. И в нашу школу тебя, безусловно, заслали в рамках секретной программы исследования землян. А каково прикрытие? И знаешь ли, кто я… может быть, тоже пришелец?
И Анри прочитал с выражением:
– Я – пришелец.
За мною – волна
глупых клонов моих,
острых мыслей моих.
В этом мире бледна тишина
и не понят язык мой и стих.
Мысли ранят как нож.
Но чего же ты ждешь?
Уничтожь то, что скрыто от глаз,
что ослабит тебя,
что заставит тебя
в этом мире остаться сейчас.
Я пришелец.
За мною – тоска
по скользящим огням,
по космическим снам.
Отчего так звезда далека
и разбиты галактики в хлам?
Что жалеть этот мир?
Он не будет другим.
Но откуда знаком этот лик?
Отражения твои,
все движения твои,
это все для меня – не для них.
Я пришелец, почувствуй же сердцем мой страх,
открывая иные черты…
Блеск сверхновой в твоих отразился глазах…
Я пришелец. Но, может, – и ты?
– Это же песня «Белого космоса»! – радостно отозвалась Грета. – Музыка Реми Ришара, слова Николя Лурье. Ох, знал бы ты, как мне нравятся его стихи… А ты знаком с ним?
– Да, – кивнул Анри. – Николя Лурье – это я.
У девушки по-детски восторженно округлились глаза.
– Правда? Ой… послушай… Ты молодец, Анри! Какой же ты молодец… А можно я стану твоей поклонницей? Это ты написал все стихи для «Белого космоса»?
– Не все, конечно. Но многие.
– А почему такой псевдоним?
– Николя – мое второе имя, а Лурье – фамилия моего духовного отца. Все просто.
– Ты католик?
– Да. А ты?
– Даже не знаю. Но я верю в абсолютное добро и в высший разум. Может быть, он помогает… вот хотя бы стихи писать?
– Сам не знаю, что в те минуты происходит. Разве это передашь? Все внутри переполнено, грудь теснит, и будто можешь порезаться от резкого звука и яркого света. Понимаешь? Хранить все это в тайне так тяжело… Боишься, что не удержишь… что поэзия и музыка уйдут куда-то. И красота станет невыносимой. До того, что захочется ее уничтожить… как это сделал некогда японский монах, сжегший Золотой храм.
