указываю, – тоже поднялся дядя Жора. – Просто надо понимать, что в Ленинграде от вас ждет помощи человек, который двенадцать лет лазал по горам, чтобы найти сырье для ваших медицинских пушек. И не исключено, что нынешнее заболевание связано именно с этими поисками…
– Вот завтра и разберемся! – кивнул замминистра.
– Сегодня! Или я у вас ночевать буду! – дядя Жора окинул взглядом кабинет в поисках подходящей мебели. – Я из Кронштадта и с места не двинусь, пока не будет направления на Песочную! – с этими словами он сел в кресло у окна, закинул ногу на ногу и сделал вид, что он, несгибаемый кронштадтец, потерял всякий интерес к столичному медику-бюрократу. Вот решишь, дескать, вопрос, тогда поговорим…
– Из Кронштадта? – с интересом переспросил замминистра. – Живете там?
– Родился!
– Хм-м, – замминистра вернул очки на переносицу. – И в каком же году?
– В тридцать втором! – твердо отчеканил дядя Жора, давая понять, что его не размягчишь и не возьмешь на фу-фу. Он будет стоять до последнего. – В одна тысяча девятьсот тридцать втором году!
– Понятно, – замминистра снял телефонную трубку и ласково проворковал: – Тамарочка, я занят.
После этого он вышел из-за стола и плавным театральным движением руки указал на живот просителя:
– Расстегивай рубаху, показывай пупок. Кронштадтский ты наш!
Теперь дядька глянул с интересом на замминистра и, глянув, неспешно повесил пиджак на высокую спинку стула, расстегнул рубашку и задрал майку.
– Так-так-так, – сказал замминистра, наклоняясь к дяди-Жориному животу. – Славненько, славненько. Признак кронштадтского происхождения налицо! Одевайтесь, упрямец вы наш! – С этими словами хозяин кабинета ловким движением распустил брючный ремень и с гордой улыбкой выставил на обозрение свой упитанный животик: – А теперь ты глянь! И кто из нас упрямее будет?
По словам дяди Жоры, он обалдел от увиденного. Среди раздвинутой материи сверкал бронзовым отливом пупок размером не с кительную пуговицу, а с самую настоящую медаль.
– Минуточку, минуточку, – забормотал дядя Жора, пораженный зрелищем. – Нельзя ли поближе к свету, – он быстро нацепил на нос очки. – Это какого же года работа?
– Тысяча девятьсот тридцать первого! – раздвигая одежды, гордо сказал замминистра и слегка надул живот, чтобы выставить пупок во всей его величавой красе.
Дядя Жора поцокал языком, давая понять, что пупок всамделишно кронштадтский и что он признает его старшинство и художественное превосходство над своим пупком. Но поцокал твердо, чтобы никто не подумал, будто он считает себя салагой и сдается.
– Тамара, два чая и блюдечко лимона с сахарком! – вернувшись за стол, сказал в трубку замминистра. – И соедини меня с НИИ онкологии в Песочной. А за тобой, едрён-батон, – он строго посмотрел на дядю Жору, – направление!
– Вот мы какие, кронштадтцы! –
