target="_blank" rel="nofollow" href="#note134" type="note">134. Другими словами, мерзость, допущенная Богом, ибо, если русские не хотят видеть своего духовного зловония, если их церковные иерархи упорно не понимают, что своим ядом они отравляют душу народа, Бог, через нашествие врагов, наглядно, что называется, ткнув носом, через символический перенос, – не надо иметь большого ума, чтобы этого не понять, тем более церковникам, – сам указал им на их демоническое нутро – в самом центре их мироощущения, сердце религиозности, символа православия, для поедания варились человеческие тела, точно так же как в мирное время православные священники творят в душах людей преисподнею; церковь же Бога – не пристанище сатаны. (Удивительно, даже вполне образованный человек, академик С-Петербургской АН, православный Соловьёв, причислил католиков к иноверцам). Летопись передаёт: «Сидение ж их бяше в Москве таково жестоко: не токмо что собаки и кошки ядяху, но и людей Руских побиваху. Да не токмо что Руских людей побиваху и ядяху, но и сами друг друга побиваху и едяху. Да не токмо живых людей побиваху, но и мертвых из земли раскопываху: как убо взяли Китай, то сами видехом очима своима, что многия тчаны насолены быша человечины»135.
P.S.: Возвращаясь к мерзости в русской церкви, то, как говорится, что написано пером… Скептики могут сказать, что летописцы, а равно, как и историки, вторя им, дескать, не понимали, что делали, преувеличили масштабы вакханалии врага. Возможно. Возможно, все работы по истории, это, вообще, не более чем художественные зарисовки. Но если следовать в данном направлении, то можно, просто-напросто, повычеркивать из существования все, что так или иначе, не укладывается в православные рамки, что, кстати, и доминировало на Руси, в смысле истолковывая её истории, ещё в течение 300 лет после смутного времени, как триумф православности. Своеобразная пиковая форма этого направления состоится в XX в. на парадоксальной идее – мы являемся самыми правильными в развитии, следуя стезями суперразвития, и являем всему миру пример славы и восхваления состояния своей лучшести…
После сдачи поляков, «Трубецкой по своему великородству»136, как говорит И. Е. Забелин, поселился в Кремле, в бывшем годуновском дворце, Пожарский же – на Арбате, в Воздвиженском монастыре, где вместе с Мининым и земскими людьми продолжал заниматься делом дальнейшего успокоения государства.
«Когда русские взяли Кремль, – доносил Я. Делагарди королю Швеции Густаву-Адольфу в январе 1613 г., на основании распространенных речей некоего Богдана Дубровского, выехавшего из Москвы в середине декабря, – казаки хотели силой ворваться туда, чтобы посмотреть, что там можно найти; но военачальники и бояре не позволили им этого и потребовали от них, чтобы они представили список старых казаков, отделив крестьян и другие приставшие к ним безпорядочные отряды; тогда их признают за казаков и они будут награждены. Так и сделали. Лучших и старших казаков было
Там же, стр. 127.
Забелин И. Е. Минин и Пожарский. Прямые и кривые в Смутное время. К. Т. Солдатенкова, Москва, 1883, стр. 117.
