его присутствие и за обедом, но Орсо надеялся, что доктор Бениньо отвлечет огонь монашеской язвительной любезности на себя.
Однако за столом царила непривычно подчеркнутая тишина. Негромко позванивало серебро, слуга тенью скользил меж троими сотрапезниками. Доминиканец хмурился, то и дело замирая и бессознательно вертя в пальцах ложку. На полковника он сегодня не смотрел.
Наконец Руджеро поднял глаза на врача:
– Доктор Бениньо… – Эскулап вопросительно взглянул на монаха. – Я не хотел бы болтать всуе, но меня одолевает тревога. Мне показалось, что ее сиятельству становится хуже. Она сегодня необычно разговорчива, и в этом есть какая-то нота отчаяния.
Бениньо помолчал, скользя пальцами по ножке своего бокала.
– Герцогине не может стать хуже, святой отец, – неохотно проговорил он. – Парализис – это болезнь, не имеющая ухудшений. Она прискорбна по сути своей. Но ее сиятельство теряет силы и волю к сопротивлению, а это намного опаснее. От неподвижности тела гуморы в нем застаиваются. А стоячая жидкость – это угасающая жизнь. То же самое касается и души. Синьора чувствует это и потому пытается что-то снова в себе растормошить. Но стойкость герцогини на исходе.
– Значит, нам надобно торопиться, господа! – отрезал Руджеро.
При этих словах он обернулся к полковнику и в упор посмотрел ему в глаза. Орсо не отвел взгляда, только хмурая складка прорезала лоб. Монах никогда прежде не говорил в его присутствии этим сухим и серьезным тоном, неизменно и вкрадчиво вплетая в голос нити невесомого сарказма, поэтому полковник ощутил, что сейчас доминиканец искренен.
За столом повисла тяжелая пауза, но в этот момент раздался стук, и в трапезную вошел капитан Ромоло.
– Господа… – Он отвесил общий поклон. – Мой полковник. Прошу милостиво простить мою дерзость, но с нарочным доставлена эпистола, и тот твердит, что превесьма важная. Извольте, ваше превосходительство. Нарочный ждет.
Орсо коротко кивнул, принимая измятую записку, испещренную следами грязных пальцев, распечатал, пробежал глазами. Брови его дрогнули и изогнулись под причудливым углом.
– Невероятно… – пробормотал он и поднялся из-за стола. – Виноват, господа, я вынужден отлучиться.
Полковник вышел, а оставшиеся наедине врач и доминиканец молча продолжили обед, больше не касаясь поднятой монахом щекотливой темы. Они не раз уже обсуждали ее и оба знали, что взаимопонимания им не достичь…
Руджеро уже собирался поблагодарить герцогиню за гостеприимство и откланяться, когда прямо у лестницы его остановил оклик:
– Святой отец! Я дерзну отнять несколько минут вашего времени. У меня к вам важный разговор.
Доминиканец неторопливо обернулся.
– К вашим услугам, полковник, – мягко проговорил он, внутренне подбираясь. Вдохновения для пикировки с кондотьером не было и следа, но после стычки в библиотеке Руджеро предпочитал держать военного
