от роду короткошеий кривоносый сосед, видимо, боксёр, показывая из буйно пахнущего колбасой полиэтиленового пакета горлышко коньячной чекушки.
– Ой, нет, спасибо, – подняв ладонь, наотрез отказался Макс.– Я чаёк лучше.
– Так в чаёк давай добавлю, – настаивал сосед.
– Нет, правда, я не буду, – отказался Максим.
– Одному предлагаешь пить? Первомай всё-таки, день солидарности трудящихся, – обиделся сосед.
– Почему одному? Я чай, вы – коньяк, никаких проблем.
– Давай на «ты». Я – Саня. А ты?
– Я – Макс.
– Сейчас я сбегаю, закажу тебе чай, себе кофеёк, посидим, потолкуем, – Саня нырнул в купе проводников, что-то долго, смеясь и балагуря, рассказывал весёлым моложавым проводницам, вернулся с двумя парящими ароматом стаканами. – Я вообще люблю кофе холодным пить, но тут выбор небольшой. Ты тоже за ленточку?
– В смысле? – не понял Максим.
– В Донбасс едешь?
– Нет, в Таганрог.
– Мне почему-то показалось, что нам по пути до конца, – глубоко выдохнув, сказал Саня.
– У каждого свой путь, – философски заметил Максим, пытаясь выглядеть спокойно и уверенно.
– Да нет, дружище, у нас теперь у всех в этой стране одна дорога, одна судьба. Или мы их или они нас, – Саня отпил полстакана кофе, криво покосился через проход вагона на аппетитно жующих соседей, добавил себе коньяка. – Ну, давай, Макс, за неё, за победу!
– День Победы через восемь дней же, – поправил Максим. Саня широко усмехнулся, опустил голову, почесал наголо выбритый слегка вспотевший затылок.
– Это была победа дедов, мы к ней отношения не имеем. А я пью за нашу, за будущую победу, – сказал он лёгким басом.
– Над кем?
– Над врагами России.
– Ты, знаешь, Саша, я как-то от темы войны далёк. У меня лично врагов нет, я, если быть откровенным, пацифист, – признался Максим, искренне рассчитывая, что последней фразой он сменил давно неприятную для него тему разговора, на которую в редакции «Воли» вообще было наложено табу.
– А где, если не секрет, ты работаешь, пацифист? – не унимался Саня, подливая в остывший кофе остатки коньяка.
– Я? Журналист. А что?
– Журналист, значит? Да то, журналист ты наш, пацифист, что в том числе и по вашей вине мы так поздно взялись за дело, и допустили такую вопиющую, я бы сказал, преступную несправедливость по отношению к части русского народа, – глаза Сани налились густым алым цветом, смотрели в упор в лицо Максима, и не моргали. – Если бы вы, журналисты, ещё тогда, в четырнадцатом году, не молчали в тряпочку, а говорили и писали правду, я уверен, что Россия не дошла бы до такой ситуации, когда и кровавая война, и нижайший позор на наши головы одновременно. И одно на другое никак обменять не выйдет.
– Саша, я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. Возможно, это в силу моей отстранённости
