собой. Тогда она купит его визит, пронеслась мысль…хоть у нее и не было денег, но там за этими стенами, были.
– Кто ты такая, чтобы требовать? Забирай, – его голос оборвался, – те, – услышала она издевку, сеньора! – поднос слегка дрогнул, тарелка с какой-то едой скатилась к ее руке.
Сеньора. Ее покоробило от этого слова. Он ее всегда так называл. К горлу подступил ком, живот свело от судороги. Ее затошнило только от одного воспоминания о нем.
– Я объявлю голодовку, если не заберешь письмо! – Оливия наклонилась, чтобы разглядеть того, кто стоял за дверью, и ее взгляд уперся в дешевый черный потрескавшийся ремень.
– Твое право! – усмехнулся надзиратель. – Только ему это не понравится, хочешь, чтобы я передал, что ты сопротивляешься?
Оливию передернуло. Она уже давно перестала сопротивляться. Поняла, что ему нравилось это, и она превратилась в безропотную, бездушную, безэмоциональную куклу, такой она стала для него, научилась отключаться в моменты ужасных свиданий. Она противостояла ему молча, стойко, как могла, противостояла, чтобы сохранить хотя бы толику самой себя.
– Передай письмо! – сквозь зубы выдохнула Оливия, напрочь отбрасывая этику.
– А что взамен? Тебе есть, чем заплатить, сеньора? – он ударил в дверь палкой, простым ударом требуя забрать поднос.
В этот раз Оливия не вздрогнула.
– Я скажу ему, что ты заходишь в мою камеру, что лапаешь меня, что хочешь трахнуть! – спокойно заявила Оливия, стоя нагнувшись, она держалась за поднос, протягивала свое письмо, написанное на листе бумаге, помеченное ее кровью. – У каждого есть цена, – уже себе под нос прошептала она. – Думаешь, что он мне не поверит, он не только не поверит, он проверит.
– Я хотел бы поиметь тебя, – он все-таки нагнулся.
Она увидела его блеклые глаза, маленькие, сузившиеся от ярости, что она, несмотря на то, что, маленькая женщина, осужденная за убийство, находившаяся в камере строго режима, смогла надавить на него, заставила сделать то, что он не хотел.
– Письмо отправь, – Оливия сильнее выдвинула руку.
Раньше, до ее заточения, такой разговор был бы совершенно не уместен, но за 20 лет все очень сильно изменилось.
Он неохотно взял письмо, и она втянула поднос. Затворка опустилась. Она снова одна, в камере 2,5 метра на 1,5. Для других осужденных это могло бы показаться апартаментами, для нее же это все не имело никакого значения. Совершенно одна, темнота ее верная спутница, когда ей объявили пожизненный приговор, камера стала ее маленьким убежищем, в которое иногда пробирался ее маленький друг, но уже несколько дней она не видела его. Оливия присела на кровать, поставила поднос на тумбочку. Ее взгляд не отрывался от календаря. 30 апреля…
…«Апрель, вот и снова апрель», – мужчина стоял около окна и смотрел на окно в противоположном здании, вечно задернутое шторами, словно там не было ни души. Терпкий горячий кофе обжог горло. Во всем здании, во всех окнах повесили жалюзи, и только
