знаю почему, Проточный переулок тогда был облюбован ворами, мелкими спекулянтами, рыночными торговцами. В ночлежке «Ивановка» собиралось жулье. В домишках, розовых, абрикосовых, шоколадных, с вывесками частников, с выдранными звонками, с фикусами и поножовщиной, шла душная, звериная жизнь последних лет нэпа. Торговали все и всем, ругались, молились, хлестали водку и, мертвецки пьяные, валялись как трупы в подворотнях. Дворы были загажены. В подвалах ютились беспризорные. Милиционеры и агенты угрозыска заглядывали в переулок с опаской[36].
В центре Москвы, недалеко от Арбата, в подвале дома под номером десять в Проточном переулке находят приют четверо беспризорных: Журавка (он же атаман), Чуб, Хлепин и Кирюша. На двух верхних этажах в коммунальных квартирах живут разные типажи – бакалейщик, скрипач, бывшая баронесса, – живут среди грез, коварства, интриг и супружеских измен. Но проблема только в них, в проклятых беспризорниках: они украли окорок у бакалейщика, и тот решает наглухо закрыть выход из подвала, замуровать детей заживо (в основу романа лег реальный случай, описанный в газетах).
Петька, маленький сын баронессы, предупреждает детей. Те убегают из переулка, садятся на поезд, идущий на юг. С беспризорными убегает и Петька. В пути они видят людей, непохожих не тех, что жили в Проточном переулке: почтенные граждане едут в уютных вагонах, пьют чай с пирожными, читают книги и обмениваются любезностями, предвкушая отдых на южных курортах. Но когда на остановке дети осмеливаются попросить копеечку, за ними гонятся, их избивают, а Кирюша умирает от побоев («Били его вкусно, как только что перед этим попивали чай»). Нигде нет спасения беспризорным. Милые и интеллигентные пассажиры поезда относятся к беспризорным так же, как самодовольный бакалейщик в Проточном переулке: «Единственный выход для государства – это истребить всех» – такую фразу можно найти в парижском издании книги, но ее убрали, как и несколько фрагментов романа, из более поздних изданий, опубликованных в Риге и Москве[37].
Анатолий Васильевич Луначарский, первый нарком просвещения РСФСР с 1917 по 1929 год, выступал за гуманный подход. В своей речи 8 февраля 1925 года по случаю выставки «Революция, жизнь и труд» в Москве он говорил о картинах Федора Богородского из цикла «Беспризорные»:
Упомяну сейчас только одну фамилию, которую я до сих пор не слышал, художника, которого я не знаю, но работы которого меня порадовали. Он обещает много, принимая во внимание его молодость. Я говорю о картинах, изображающих беспризорных детей и принадлежащих молодому художнику Богородскому. Это превосходные вещи. Мне кажется, что они крепко сработаны. А между тем это очень молодой мастер, – вернее, даже не мастер, а подмастерье. Самое же лучшее то, что здесь мы в самом деле видим перед глазами действительность, настоящий опыт художественного социально-психологического анализа. Это вздор, когда начинают говорить, что художник не должен быть психологом. Художник-психолог вовсе не уходит от материализма. Ведь живописец не может рыться в так называемой «душе» человеческой. Что на самом деле он дает? Он дает внешность, наружность. Он дает чистую материю,
