пахло, елочками, слышно было, как шумит листва у самых макушек, птички пели, да бельчата по веткам прыгали. А тут словно и нет ничего, вымер будто лес. Тишина стоит гробовая, слышно только, как мох под ногами чвакает. Набрели на поляну, где охотничий домик стоял. Крыша мхом поросла, окна помутнели, а из трубы не дым, а березовый росток пробивается. Видимо, совсем его запустили, на охоту ходить перестали, вот и приглядывать за зимовьем стало некому, что аж покосился.
Дверь как открыли, раздался внутри шум да грохот, будто кошка по полкам пробежала.
– Ахх, свят свят свят – перекрестился кто-то из мужиков.
– А вдруг там лиса какая, бешеная? Давайте сначала керосинку зажжем – предложил другой.
Когда свет озарил маленькую комнатку, внутри стоял стол, на котором красовались две миниатюрные мельницы и лампадка, пара табуретов, одежда, шубы, куча веников и трав под потолком подвешена, печка, а в уголке Матренка моя. Под образа забилась, сидит в одном сарафане, в руках иконку сжимая. Я к ней тут же бросилась, а она на меня даже внимания не обратила. Как смотрела в окно стеклянными глазами, так и смотрит. Обняла я ее, та вроде и отошла от страха. Ох, не знаю, что пережить ей в ту ночь пришлось, да только сказать хот что-то Мотя так и не смогла. Мычала что-то, плакала, больше руками показывала. Немая совсем стала.
– А сестрички-то где – спрашивала я ее.
Но Мотя ничего не говорила, только головой мотала да взахлеб плакать начинала. Впрочем, мы скоро сами все узнали.
Обнаружили платок одной из сестер. Хорошо дядя Сережа с собой собаку взял, та у него молодая, умная. Пробежав по окрестностям, напала на след и потянула за собой всю поисковую группу во главе с хозяином. Вот только под конец идти отказывалась. Сядет и смотрит виновато. Платок даешь – нюхает, а как дальше бежать – морду отводит и все тут.
– Ну, бестолковое животное! – ругался на нее дядя Сережа. Да толку с того?
Пришлось нам дальше искать своими силами. Разбрелись по округе и продолжили поиски. Через час ходьбы услыхали крик, прибежали.
Нашли их в овраге, ближе к болотам. Понять где Люба, а где Надя было невозможно. В тот момент картина была похожа на кровавое месиво. Повсюду валялись куски цветастых сарафанов, кожи и внутренних органов. Мяса на жертвах практически не осталось. Тела были свалены в одну кучу. К месту трагедии привели уже почти посидевшую от соседских рассказов мать. Татьяна Макаровна – так звали несчастную, как увидела девочек, так и рухнула оземь. Ноги с тех пор у нее на всю жизнь остались парализованы. Однако потом прояснилась интересная деталь – отличить она их смогла, тогда стало видно, что старшая – Надя лежала сверху, отчаянно пытаясь заслонить младшую от кого-то крупного и очевидно до смерти жуткого. Нос бедняжки отсутствовал, это что-то откусило его, пока Надя еще была жива. На лице застыл дикий ужас. В стороны расползались застывшие на юном лице последние слезы. Любаше досталось не меньше. В горле девочки зияла огромная дыра, из которой под нее натекла лужа крови,
