повернулась. Поток студентов схлынул и коридор был пуст. Из его глубины сверкала белым дверь хранилища, с нарисованной на ней отчётливой чёрточкой ручки замка.
И тотчас, как по волшебству, чёрная ручка дёрнулась, дверь распахнулась и… В этот момент Катя крепко зажмурила глаза и стала слушать, как громко, на весь коридор, бьётся её сердце, в унисон с ударами приближающихся неотвратимых каблуков. Всё ближе, ближе… и вот уже скрипнула под ногами половица…
– Сотникова… – прогремел над ухом знакомый голос. – Ну ладно ты на репетициях всё время спишь, но в коридоре… стоя! Это уже ни в какую рапсодию не лезет! – Катя открыла глаза. Перед ней стояла директор колледжа Франтенбрахт Алёна Сергеевна, по кличке «Чудище».
Когда-то, в незапамятные времена, какой-то забытый ныне студиоз, видимо находившийся под впечатлением творчества Радищева, с большим чувством продекламировал в спину проходившей мимо директрисе: – «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй!»
Это определение было удивительно точным и отражало все внешние характеристики Алёны Сергеевны, включая «лаяй». Представьте себе бравого фельдфебеля лейб-гвардии гренадёрского полка, почему-то в синем деловом женском костюме, в лакированных туфлях на каблуке «кирпичиком» и с пепельно-дымчатой вздыбленной шевелюрой на упрямой воловьей голове. Мощный нос смахивающий на полуостров Индостан, орлиный карий взор из-под принципиальных невыщипанных бровей, невыносимой густоты контральто – по сути, женский бас – и аккуратные усики пубертата, завершали директорский гештальт.
Из всего вышеприведённого читатель может сделать вывод, что Франтенбрахт Алёна Сергеевна была урод. И это было бы верно, если бы все её характеристики рассматривались каждая по отдельности, как например, наблюдая за ней, за спящей. Но, удивительное дело, как меняется человек активно функционирующий.
Простой вопросительный изгиб невыщипанных бровей интеллигентно удлиняет суровое лицо участника штурма Измаила. «Индостан» делается тоньше, а лёгкая снисходительная улыбка творит на фельдфебельских щеках пару милейших ямочек. И вот уже вместо служивого «времён очаковских и покоренья Крыма» на вас взирает, вполне себе, симпатичный дед Мазай.
Положив тяжёлую руку Кате на плечо, Алёна Сергеевна заговорила о том, что было бы неплохо уплотнить стеллаж с духовыми, дабы выкроить уголок для пяти закупленных баянов. И, вообще, надо провести дефектовку и попробовать списать уже не поддающиеся реставрации инструменты…
Катя во все глаза смотрела на директрису, пытаясь найти хоть какие-то признаки прохождения ста килограмм живой человеческой плоти сквозь стену толщиной в два с половиной кирпича. Ну, хотя бы кирпичную крошку или, на худой конец, строительную пыль. Но тщетно. Синий чиновничий мундир был чист, опрятен и сидел, как влитой. Речь была деловито-безмятежна, и ничто не указывало на недавний
