style="font-size:15px;"> – Что-то постоянно случается… Оно не может не случаться.
– Я понимаю. Если ничего не случается, значит, нас уже нет.
– Я рада, что ты есть.
– Почему? И почему я не могу вас помнить?
– Слишком много вопросов сразу… Ты торопишься…
– Хорошо… Я подожду…
– Спасибо… Мне очень надо было услышать твой голос.
– Зачем?
– «Мне бы только знать, что где-то ты живешь, и клянусь, мне большего не надо», – прозвучало откуда-то издалека.
Звонок прервался. Александр долго и задумчиво крутил телефонную трубку в руке, затем водрузил ее на место.
Свеча, оплывая, догорала. За окном хлопья снега почему-то поднимались вверх к небу, повинуясь порывам разыгравшегося ветра. В широкой пластине соседнего дома разом зажглись несколько окон. «Скоро и нам дадут свет», – подумал Александр. Глядя на пламя, он вспомнил, как огонь змеящимися горячими язычками танцевал в открытой изразцовой печи год назад. Пламя дробилось в хрустале бокалов накрытого стола и отражалось в морозных узорах окон и сверкающих ледяных наростах на подоконниках. Золотые всполохи жадно лизали последние доски старого шкафа, постреливали горящие угольки, перекликаясь с хлопками новогодних ракетниц и петард на улице. Празднично возбужденные мальчишки восторженно сжигали в печке старые тетрадки, спасаясь от холода в доме, – едва теплые батареи отказывались греть. Один пацан был Аликом, сыном Александра, а второй его соседом и другом.
– Пятерки горят, красиво горят.
Огонь перелистывал странички, загибая обуглившиеся уголки.
– Русский горит, и английский горит, а арифметика гореть не хочет.
– Смотри, какие черные барашки.
Малиновыми пятнышками в черной пене трепыхалось пламя.
– Зачем ты вбок пошел, сейчас будет такой вонизм.
– Давай, давай, помешивай, не зевай.
Чугунная кочерга наводила порядок в печи, глубинное расплавленное золото обдавало жаром.
– Не делай факела, а то вывалится… Мама ругаться будет. – И украдкой через плечико взгляд – где там взрослые.
Листочки покрылись последней жаркой волной и стали осыпаться прозрачной, похожей на паутинку, белесой золой.
Александр достал со шкафа охапку бумаги, и дети запрыгали от восторга, запихивая листы в печь.
– Ты решил сжечь свою диссертацию? – спросила жена.
– Да, неудачный вариант, надо переписывать. Ничего, одну копию я оставил.
Александр ожидал услышать, как и прежде, бурю протеста, но не услышал ничего, кроме обрадованно запевшей, загудевшей печи. Огонь весело взвился, и белые листы, изгибаясь в предсмертной судороге, быстро стали такими же черными, как когда-то написанные на них буквы… Тепло печи, одновременно с запахом готовящейся к полуночи утки, растекалось по квартире, вселяя надежду на то, что следующий
