Чуть позже, уже втроём, сидели они в просторной гостиной; небо заволокло тучами, вот-вот должен был начаться дождь. Маша не отходила от отца ни на шаг, крепко сжимала его руку, словно боялась, что эту самую руку – родную, всетёплую, отнимут у неё и лишится она несказанной любимой поддержки.
– Папа, вы приехали забрать нас? – спросила она и в её больших карих глазах заиграла теплившаяся до сих пор надежда.
Большой выдержки стоило дать ему ответ, горло сдавил тугой комок, в груди защемило чем-то холодным-скользким, неприятным, и вместо короткого «да» или «нет» он проговорил длинную фразу, обнадёживая более себя, нежели дочь:
– Потерпи ещё немного, моя дорогая. Только вчера я переехал в новый дом: там легко и тихо. А обживусь малость и приеду за вами. Мы вновь будем вместе.
– Папа, – возразила девочка, бросившись ему на шею, по её детским округлым щекам потекли слёзы от разбитых грёз, – я желаю жить с вами, а не с тётей! Мне не нравится здесь, это плохой дом, тут всё неживое, а как бы умершее. Нам не позволено бегать и играть в прятки, и тётя запретила мне заводить щенков. Она не любит нас, мы здесь чужие.
– Полно тебе, дитя моё. Полно, – вторил Корнильев, зажимая в тиски Машу, словно защищая её от смертельного удара, готовый вот-вот рухнуть на их головы.
К ним присоединился Вася. Подросший, вытянувшийся за последний год, этот девятилетний мальчик, вопреки воли сдерживая порыв чувств, вдруг осознал, что он ещё маленький, что отец – живой, здоровый куда нужнее этого роскошного холодного дома, где всё пропитано одиночеством и старостью, а там – пусть даже в глуши лесов, у родительского очага таится нечто сокровенное, душевное и такое необходимое для него и сестры, что он, вняв просьбе Маши, обнял-прижался к отцовскому плечу, просил со слезами на глазах забрать их как можно скорее.
Как бы не хотелось Дмитрию оставаться подле детей, но жизненные обстоятельства его бытия твердили иное. Не имея достаточно средств, влача жалкое существование, он простился к Васей и Машей у ворот обширной усадьбы, ненавидя и коря самого себя за вынужденный обман перед лицом сына и дочери. Девочка что-то чувствовала при этой встречи, молила его забрать её, а перед дорогой зажала отцовскую ладонь, не выпускала, то и дело рвала к себе, боялась потерять. Корнильев покинув родовое графское гнездо полным отчаяния.
Воротился он в крытой двуколке домой ближе к вечеру, когда на землю опустились сумерки. На крыльце его встретила Агриппина, помогла разуться, снять дорожную накидку.
Дом, в котором ныне жил Корнильев, располагался на самом краю Тобольска, у почти безлюдной улицы, граничащей с густым сосновым пролеском, и был построен еще отцом его матери, то есть дедом, коего он смутно помнил в раннем детстве. Сам дом представлял собой небольшое, но добротное строение с бревенчатыми стенами. Внутри всё было обустроено
