часа – этот час казался Дмитрию Васильевичу вечностью, адом. в который он попал из-за одной-единственной ошибки. Прощаясь, Царин немного задержался, похлопал по-дружески Корнильева по плечу, спросил:
– Что делать собираешься, коль скоро покинешь эту усадьбу?
– Я ещё не решил, ибо устал очень. Но, скорее всего, выйду из совета купцов, объявлю себя мещанином, а там уж что будет.
– А дети?
– У них есть опора. Даже если меня не станет, многочисленные родственники позаботятся о них.
– Ты – сильный человек, Дмитрий Васильевич: сегодня в том я убедился собственными глазами.
– Нет, я – глупец, а сила… иного выхода у меня нет.
Впервые за сегодня Царин взглянул на него прежним взором и в нём читалось что-то, что можно назвать жалостью, но вслух он ничего не произнёс, лишь пожал руку, пожелав удачи, и вскоре экипаж тронулся с места, оставляя за собой длинные петляющие следы.
Оставшись наедине самим с собой, Дмитрий Васильевич вдруг разом почувствовал себя обманутым. Волна негодования, злости с силой обрушилась на него, смыв прежние слабые чувства. Теперь он злился и ненавидел Царина, этого угодничающего лицемера, ненавидел оценщика, посмевшего критиковать его дом. Себя же самого он оставил в стороне: не время терзаться угрызениями совести, когда следовало бы решать дальнейшее существование Васи и Маши – дети должны были покинуть дом прежде, чем он уйдёт в чужие руки.
IX глава
Опала последняя листва, позолотила длинные петляющие тропинки вдоль деревьев, вдоль того, что так привычно вглядывалось-отзывалось в душевной памяти утерянной привычной жизни. Вслед за листвой в путь стали собираться и дети. Агриппина, за короткий сий период как бы осунулась, постарела, из её добрых кротких глаз текли слёзы, когда старческие руки вопреки воли укладывали в дорожные сумы ботиночки, книги, игрушки.
Дмитрий Васильевич, сам бледнее полотна, довёл детей до ворот, самолично усадил их в экипаж. Маша плакала: в столь раннем возрасте лишившись матери и дома, она боялась потерять и отца, который ныне являлся для неё каменной стеной, неприступной твердыней посреди бушующего потока. Но мощные волны океана размыли основу «стены», в бессилии своей рухнула она в глубокую пучину, а вместе с ней – детская беспечность.
Вася сел напротив сестры, на отца он не решался глядеть, ибо во взоре его, еще по-детски наивном, читался немой упрёк, который он не мог ни выразить словами, ни оплакать. Корнильев ещё раз посмотрел на сына и дочь, горло сдавил тяжёлый комок рыданий, ибо не мог он предупредить их, что расстаются они с домом не на день или два – навсегда.
После встречи с Цариным и Иваном Никитичем Дмитрий Васильевич принял вопреки собственной воли решение отдать на попечение Васю и Машу в дом графини Евдокии Петровны: там, по крайней мере. они будут в сытости и сохранности. Благословив
