жизни во мне не осталась.
– Это неправда, – нахмурилась я. – Вы встали утром, значит, ещё есть что-то, ради чего Вы готовы вставать. Ничего страшного, если Вы сами не знаете, что это.
– Нет, я встал утром, потому что я всегда просыпаюсь… – он замолчал надолго, а потом неожиданно грустно произнёс: – Она тоже всегда просыпалась. Но я не ожидал застать тот момент, когда она проснётся после своей смерти. Моя бедная Антика теперь одна из безликих этого леса.
Возможно, это было моей ошибкой. Возможно, эта ошибка всегда будет идти за мной по пятам. Но я в очередной раз заметила чью-то боль слишком поздно. И вот, глядя в выцветшие глаза, слезящиеся болью, я поняла, что увела всех в комнате в разговор, избежав которого, мы бы беззаботно болтали о пустяковых, но неплохих вещах.
– Сейчас моё сердце зарёбрилось, но прежде боль была невыносимой. Я не справлялся ещё в дни, когда Антика была жива. Чем холоднее она становилась, тем горячее становились мои слёзы. Она была моими крыльями, я любил жизнь, делал много и мечтал сделать ещё больше. Но я не знал. Не знал, каким тяжёлым бременем становятся крылья, утратившие способность летать. И с тех пор, как меня придавило этим грузом, я призрак, что живёт болью. Боль, что со мной много лет, – он замолчал, зажмурив глаза так, словно кто-то сжал его сердце стальной рукой с острыми когтями, – за все эти годы я так и не нашёл слов, чтобы описать эту боль. За все эти годы боль стала частью меня. И теперь я больше не нахожу слов, чтобы описать самого себя. Я призрак того, кем был рядом с моей Антикой.
Я словно стояла перед подбитым машиной животным: хочется унести с дороги, но каждое прикосновение станет причиной страданий. Только вот стоять в нерешительности всегда хуже.
– Почему она умерла? – спросила я вслух вопрос, о котором думал каждый в комнате, кроме Нонма.
– Она не умерла, – покачал головой лесник. – Я ведь сказал, что мы с ней из тех, кто всегда просыпается. Она проснулась и ушла. Но без лица. Лес полон безликих, эту хворь невозможно остановить, но я хотел лишь услышать «люблю» до того, как её лицо исчезнет. Одно её «люблю» было ценой всей моей жизни. Видимо, дешёвая цена, а дешёвые вещи она никогда не любила. Но, может быть, – он проглотил ком в горле и продолжил: – может быть, она не знала, как дорого стоит это её слово. В любом случае, она потеряла лицо, так и не сказав мне этого напоследок. И теперь я уже который год пытаюсь понять, почему она этого не сделала. Ведь мы знали, что она уйдёт в лес, во тьму. Но почему-то она лишила себя последнего человеческого… Самого человеческого жеста, который только есть.
– Как она заболела? – спросила я, чувствуя, что мне следовало бы молчать.
– Это моя вина, что всё закончилось так. Мне следовало бы заметить, что она изменилась, но я думал, что это, хоть и странно, но всё-таки не то, из-за чего стоит переживать. Так всегда кажется, когда до момента трагедии всё было сказочно хорошо. А так всё и было. А потом её доброе любящее лицо стало пропадать, появились злые
