встал, натянул поводки. Крольчиха Манечка повернулась и сказала вежливо: «Прощайте, Юрий Петрович!». Нестройным хором это повторили её братья и сёстры и живыми белыми комками зашлёпали по газону. Вслед за ними шагал Титов, ещё не старый, но очень усталый, по виду не вполне здоровый человек. Шли они прямиком на стелу посреди аллеи, что держала на себе скромный, но с достоинством, лозунг: «Перестройку начни с себя!».
Утром в ординаторской было как-то необычно тихо. Веселов не травил анекдоты, Грачёв не гремел басом, а у Марии Николаевны, казалось, покраснели газа.
Оленев поздоровался, в ответ ему только кивнули. Возникла пауза, которую нарушил Веселов.
– Слыхал новость хреновую? Титов ночью крякнул, прямо в операционной. Инфаркт.
– Володя! – возмутилась Мария Николаевна, но выговор сделать не успела:
– 17 -
Оленев огорошил её, поспешно заявив, что знает о смерти хирурга.
– А кто тебе сказал? – удивился Веселов.
Оленев замер, осознав оплошность, затем продолжил натягивать халат.
– Не помню уже.
– Я удивляюсь вам, Юрий Петрович! – Мария Николаевна хлопнула о стол какой-то папкой, – Иногда мне кажется, что вы бездушный человек. Или вместо сердца у вас камень?
– Не знаю, – пожал он плечами, – Вроде, обычное сердце.
В переполненном автобусе Марина пробивала дорогу к передней двери.
– На следующей выходите? Так проходите, не мешайте. У горисполкома сходите?
На остановке сдавленный народ вывалился из дверей и как-то мгновенно исчез. Марина свалилась со ступенек последней, прижимая сумочку к груди. Подняла голову и замерла.
Бесшумно отъехал автобус. Марина стала обмахиваться сумочкой.
– Чёрт побери, я опять не так одета!
– .. и потом как, ну вот скажи, как они могут утверждать, что существует секретное приложение к пакту Риббентропа-Молотова? Договор – открытый, а приложение, значит, секретное? Они что – имеют какой-то доступ к секретным документам? Никакого! Не те люди. Но, допустим, каким-то образом, через кого-то могли узнать. Так, значит, тех надо судить открытым судом за разглашение государственной тайны, ведь так?
Оленев и отец возвращались с прогулки. Пётр Васильевич был очень рад редкой возможности провести время с сыном и рассказать, наконец, о том, что волновало его в последнее время. А волновало всех и вся в стране лишь то, что творилось в зале заседаний народных депутатов, и что щедро показывало телевидение чуть не круглые сутки. Юра тоже размышлял о договоре, но совсем о другом. «Срок не подошёл, но Философский камень-Ванюшка уже напоминает о нём. Иначе как объяснить Расчёску для Арбузов, новогоднюю ёлку на потолке, зеркало, что мельком показало меня в детстве и маму.. Эта чертовщина с комнатами, исчезновениями Марины, Леркиными заскоками. И главное, что все воспринимают это как должное, никто ничему не удивляется! Полтергейсты с барабашками отдыхают!».
Вот и сейчас, после
