пусть, пусть Варвара Петровна Инку пасет! А то, скоро в квартире совсем нечего выпить будет. А мне без горючего никак нельзя, у меня работа тяжелая», – думал Виталий Александрович. Он и сам не заметил, как пиво плавно перетекло из бутылки прямо в желудок. Все два литра.
Ежиков думал о том, что сегодня вечером он все же улетит в Сочи и там оторвется, а если получится, то и вовсе будет жить один, ну то есть абсолютно один, целых полгода. Он чувствовал свою ответственность и значимость перед страной, перед народом и президентом. Еще бы: строить предстояло Олимпийский объект.
Он улетел бы три дня назад, но, кассирша – сволочь, не объяснила, что лететь предстоит из Шереметьево, и отправила Виталия Александровича в Домодедово. Пока Ежиков сообразил, что к чему, куда ехать, самолет уже улетел в город у моря. Билет был сдан, куплен новый, но пришлось еще целых три дня терпеть эту адову семейку.
– Виталий, ты что не спишь? – заспанная теща в халате, крадучись, вошла на кухню. Было три часа ночи.
– Попить вышел, – буркнул Ежиков, – а Вы, что не спите? Плохо себя чувствуете?
Теща не ответила, только поджала губы. У Варвары Петровны, как и у Инны, постоянно что-то болело: то нога, то рука, то сердце. Особенно сильно болело, когда, по мнению тещи, ей уделяли недостаточно внимания. Сейчас внимания явно не хватало.
Ежиков отвернулся к окну, демонстративно налил воды прямо из-под крана и стал ее мрачно пить, сначала один стакан, потом – второй. Вода не лезла, но Виталий Александрович упрямо пил, кашлял, крякал, и продолжал пить. Он ждал, когда теща уйдет в свою комнату.
Варвара Петровна не уходила, она тоже тихонько подкашливала и вздыхала, давая о себе знать. Постояв так минут пять, теща поняла, что «этому дураку» все равно на нее наплевать, развернулась на сто восемьдесят градусов, и молча, грустно, подволакивая сразу обе ноги, поплелась к себе.
Ежиков шумно выдохнул. Он постоял еще пару минут у окна и вернулся в комнату. Пиво подействовало как нельзя лучше, Виталий Александрович юркнул под одеяло и положил руку жене на грудь. Инка яростно пнула мужа пониже пояса.
– Как всегда у тебя одни пошлости на уме! Лучше б слова какие нежные сказал, – пробормотала она сквозь сон.
Ежиков охнул и согнулся, однако, сквозь нахлынувшие слезы прошипел на автомате:
– Инночка, солнышко! – это была его любимая фраза. Ежиков задумался и добавил, – все хорошо, – перевернулся и заснул мертвецким сном.
Пробуждение было тяжелым. Ежикова мяли, били, кидали в него какими-то непонятными предметами.
«Меня пытают!» – было его первой мыслью, – «Это за брюликами пришли. Черт, а я и не спрятал их. Так и валяются в тряпке на балконе».
Виталий Александрович медленно и с ужасом приоткрыл левый глаз. Очень хотелось открыть и правый, но он не открывался.
«Уже покалечили», – мрачно констатировал Ежиков, пытаясь разглядеть обидчиков, но увидел лишь Леночку.
– Папка проснулся! Ура! Ты, пап,
