похожий сразу на всех тех, чьи портреты висели в коридоре, что-то монотонно бубнил, будто молился, и только по ответам Марии Жан догадался, что он задавал вопросы. Фамилия… Год рождения… Откуда… Как оказались в Бельгии? Из Германии? Ах, вот оно что? Что ж, тогда рассказывайте с самого начала…
Через три часа Жану стало казаться, что он уже все понимает. «Как звали хозяйку в Бремене?..» Жан, чтобы не уснуть, не отрывал глаз от Марии, но она больше не искала у него помощи, и ему стало даже немного обидно. «Как вы попали к американцам? Почему вы не направились в зону, которую освобождала Красная Армия?» Жан все-таки задремал. Ему снился Сталин, ждавший его в беседке в его схарбекском дворе, они должны были вечером сходить к старому Норману пропустить по рюмке женевера, как до войны, и когда он уже почти придумал, что наплести Адриане, Сталин постучал пальцами по его плечу. «Товарищ!» – услышал он сквозь сон, осознав, что обращаются к нему, и уже явно не в первый раз.
– Товарищ! – приветливо и вдумчиво смотрел ему в глаза человек, которого не было на портретах. В кабинете стало светлее и немного так, как бывает дома, когда торт уже испечен, гости вот-вот придут, все улыбаются, но за стол еще рано. Или в поезде, и когда Жану показалось, что кресло мягко качнулось на рессорах, он попытался сосредоточиться и вспомнить: откуда он может знать, что его собеседника зовут Феликсом Евгеньевичем, если он даже не представляет себе, как это произнести.
– Да-да, дорогой Жан, вы никогда не задумывались, что случайностей не бывает, и мы встречаем только тех людей, с которыми уже были знакомы в нашем подсознании? – на хорошем фламандском обратился Феликс Евгеньевич к Жану, разливая из бутылки, похожей на вазу, по пузатым бокалам.
– Хотя, – он заговорщицки оглянулся и понизил голос, – это неприлично говорить, но я не люблю Фрейда, он жулик и резонер.
Он снова рассмеялся так, будто этот Фрейд был их приятелем, который как обычно опаздывал на попойку. Солнечный свет, скользнув по бокалу, поиграл на зеркалах и портрете лысоватого человечка с маленькой бородкой, первый глоток взметнулся терпкой волной по ложбинке языка, окутал нёбо, сначала твердое, а потом и мягкое, замер на миг в гортани и устремился прямиком в ту часть мозга, которая, как шахматная машина, продолжала перебирать варианты примирения с Адрианой. Машина, поурчав напоследок, стихла. Жан слегка потряс головой, проверяя, не исчезнет ли наступившая ясность. Феликс Евгеньевич покачал головой, ободряюще долил и склонился к нему.
– Прошло?
– Да, – ответил Жан, почему-то уверенный, что они говорят об одном и том же. Феликс Евгеньевич обрадовался, как врач, угадавший с таблетками.
– Что ж, что было, то и будет. Ведь когда еще было сказано – чем больше женщину мы любим, тем отчаяннее нам хочется одиночества. Но каждый раз, поверьте, из этого следует что-то особенное.
Жан захотел привстать, но кресло вдруг снова плавно повело в сторону, и Феликс Евгеньевич бережно, но повелительно усадил его обратно.
– Я
