в ранней молодости, о котором она теперь и не вспоминала. Она отказала Гобби, архитектору, потому что любила его только как друга, и вышла замуж за инженера Мак Аллана, потому что влюбилась в него. Еще до замужества умерла ее горячо любимая мать, и Мод долго оплакивала ее. На втором году своей супружеской жизни она родила девочку, которую страстно любила. Вот и всё. Ей было двадцать три года, и она была счастлива.
В то время как она в блаженном оцепенении наслаждалась музыкой, в ней, точно под влиянием волшебства, расцветали воспоминания, необычайно отчетливые и полные особого значения. И вдруг ее собственная жизнь показалась ей таинственной и глубокой. Она видела перед собой лицо матери, но чувствовала при этом не горе, а, наоборот, радость и невыразимую любовь. Мать как будто находилась еще среди живых. Одновременно с этим перед ней появился весь ландшафт Беркшайр-Хилля, – те места, где она часто каталась на велосипеде. Но ландшафт этот был полон таинственной красоты и удивительного блеска. Она вспомнила о Гобби и в ту же минуту увидела перед собой свою девичью комнату, заставленную книгами. Она увидела самое себя, сидящую за роялем и разыгрывающую упражнения. А затем снова появился Гобби. Он сидел возле нее на скамье у площадки для тенниса, которую в темноте трудно уже было рассмотреть, и только белые полоски, разделявшие площадку на квадраты, выделялись на темном фоне. Гобби, заложив ногу на ногу, стучал ракеткой по кончику своего белого башмака и ораторствовал. Она ясно увидела, как она улыбалась, потому что Гобби болтал разный любовный вздор. Но веселая музыка, зазвучавшая в оркестре, унесла прочь образ Гобби и вызвала в ее памяти веселый пикник, на котором в первый раз увидела она Аллана. Она гостила у своих знакомых, Линдлеев, летом в Буффало. Пред ней встала картина: два автомобиля, компания, человек двенадцать мужчин и дам. Она ясно различала каждое лицо в эту минуту. Было жарко. Мужчины сняли пиджаки. Земля была сухая и горячая. Решили приготовить чай, и Линдлей крикнул: «Аллан, не разложите ли вы костер?» Аллан ответил: All right[2]. Мод казалось теперь, что уже с той минуты она полюбила его голос – его мягкий, грудной голос. Она видела отчетливо и теперь, как он раскладывал костер, как тихо собирал и ломал сучья и вообще как он работал. Она видела, как он с засученными рукавами сидел на корточках у огня, тщательно раздувая его. И вдруг она заметила на правой руке у Аллана бледно-голубую татуировку – скрещивающиеся молотки. Она указала на это Грации Гордон, и Грация Гордон (та самая, супружество которой недавно кончилось таким скандалом) взглянула на нее с удивлением и сказала: Don’t you know, my dear?[3], и она сообщила ей, что этот Мак Аллан был раньше конюхом в шахте «Дядя Том», рассказала ей о романтической юности этого смуглого, веснушчатого юноши, а он всё сидел на корточках, не обращая внимания на болтающую веселую компанию, и раздувал огонь. И она уже любила его в эту минуту! Конечно, тогда уже она любила его, но только не знала этого до нынешнего дня! И Мод отдалась воспоминаниям о своей любви к Маку
Хорошо.
Разве вы этого не знали, дорогая?
