так,
чем возле костра, что потух, оставаться мерзнуть,
и знать, что туда уже не докинешь дров,
а если докинешь, то им загораться поздно.
Я слишком смелая
Я слишком смелая, чтоб не видеть,
чтоб закрываться от правды грубой.
Я слишком слабая – ненавидеть
поцеловавшие меня губы,
и обнимавшие меня руки,
и прижимавшее меня тело.
До равнодушия всего шаг, и
ты изящно его так сделал.
Сидишь вся такая грустная
Сидишь вся такая грустная, онемелая и бессильная,
шепчешь тихо-тихо под нос себе: «Ну спаси меня!»,
словно он услышит, далекий твой милый рыцарь,
словно не плевать ему, и все-таки он примчится.
Словно не плевать… Сидишь в своей мрачной башне.
Медленно сегодняшний становится день вчерашним.
Сентябрь
Сентябрь предлагает голову с плеч, сердце наружу.
Наступающая зима анестетиком несет стужу,
отнимая боль уходящего лета,
наглую, бьющую наотмашь по главному, словно плеть.
Через убивающее расстояние не пытайся меня согреть.
Вены жмут
Вены жмут, милая,
вены мои – мне жгут.
Знаешь, с веревками делают что,
жмут они если? Рвут.
Ты частоколом слов своих-лезвий
тычешь меня, ко рву
тянется след мой кроваво-красный.
Что выживу я, мне врут.
Ягоды спелые – волчьи ягоды —
рту твоему мед,
мне они яд, мне они отрава, а
губы твои, как лед,
и они жгут меня без пощады.
Пощады не дашь. Не враг
я тебе, милая. Так зачем же, милая,
со мной ты жестоко так?
Почти что друг
Он кладет на раны не бинт, а соль, и,
если вдруг придется идти босой,
не закроет мягким осколки пледом.
И он самый близкий из всех при этом.
Он приносит воду в кувшине битом.
Если постучишься, всегда закрыто,
свет погашен в доме, не приходи, мол.
Но ты знаешь, если необходимо,
он на кобру кинется, как мангуст, и
станет плечом крепким в минуты грусти.
А среди врагов он почти что друг, но
в этом, черт возьми, основная трудность.
Недоверье поздно и неразумно,
страсть как выход тоже была б безумием.
Остаются взглядов немые битвы,
горечь невозможной для вас судьбы.
Невозможность близости, фальшь в словах и
ресниц,
