броней укрыто – и не достанешь,
смельчака для этого не сыскать.
И не то чтоб больно от этой мысли,
но все ж жмется где-то в груди тоска.
Ноги утопают в песке прибрежном —
может, не пускает к себе вода?
Если ты поклялся остаться нежным,
почему решился затем предать?
Море все беснуется, не прощает,
ждет нетерпеливо его ответ,
но так много сказано было раньше,
что теперь для искренности слов нет.
Он не поддается и не сдается.
Раз однажды предал, держи свой путь?
Но по щекам капли скользят и жгутся,
и что это – брызги, не обмануть
ни себя, ни волны, что видят насквозь.
Море знает, море смиряет гнев.
И понять нетрудно, что смерть в разлуке,
вовсе не в запрятанной той игле.
Твой злейший враг
Хорошо, давай так, я – твой злейший враг:
ни прогнать, ни в дом пригласить на чай.
Я ушел на много и много лет,
и меня в судьбе твоей больше нет,
но сомнений червь – затаенный страх —
заставляет тебя скучать.
Заставляет прятаться, едва день
исчезает, город упрятав в тень.
Фонари мигают, их свет больной,
словно отблеск в аду костров.
Я приду к тебе, когда ты не ждешь.
Впрочем, все это тоже ложь.
Если так боишься, то почему
дверь закрыта не на засов?
Эти долгие ночи, немые дни,
мы всегда в них были совсем одни,
и сквозь сны наши зов твой ведет к тебе,
а мольбы – Ариадны нить.
Я приду к тебе, я найду твой дом,
и ты, воздух дрожащим хватая ртом,
задыхаясь от страха или тоски,
не сумеешь не пригласить.
То, что нас не убило, перемолов
в жерновах сменяющихся годов,
из двух прежде мятущихся юных душ
изваяло двух мудрецов.
Наливаешь горький полынный чай.
На вопросы можно не отвечать,
их совсем не осталось теперь, а «враг» —
только слово, в конце концов.
«Чтоб тебе там дышалось легко и жизнь
состояла не только из зла и лжи», —
говорю тебе вслед, понимая: фальшь,
за которую не простить.
Сердце жаждет беды для тебя и зла,
чтобы ты сама себя не спасла,
и тогда я, рыцарь в гнилой броне,
появлюсь, чтоб тебя спасти.
Чтоб тебе рыдалось и не спалось,
чтоб огонь покинул шелка волос,
чтобы вся, как призрак, бледна, худа,
и тогда
