с головы до ног и, словно случайно забредшего к ним уличного щенка, выбросить за шкирку за порог дома. Прежде я никогда не сталкивалась так близко с различием в социальных статусах, и это открытие для меня в 15 лет стало гораздо более ярким, нежели то, что случилось предшествовавшей ночью. Меня должно было, по логике вещей, задеть куда ощутимее предательство Антонио, раскрывшего нашу с ним интимную, самую сокровенную тайну, постороннему, никакого отношения не имевшего к ней человека. Но вместо этого, из-за того, что я всегда была человеком больше социально, нежели личностно ориентированным, на меня больший отпечаток наложило именно то, что я услышала потом в свой адрес от его отца. Он понукал Антонио не за интимную связь как таковую, а за то, что объектом его выбора стала такая «беспородная кляча» как я. И эта четкая грань между рабочим классом и буржуазией, острием лезвия прошедшая по моему слуху, занесла на кончике ножа своего гной черствости и человеческой алчности в мое особенно чуткое, оттого что детское, мироощущение. Все сказанное касалась меня лично. Я на своей шкуре испытала, что значит унижение простолюдина и презрение к нему, и оставшаяся от этих слов душевная рана оказалась куда глубже, чем та, полученная от личного предательства близкого (на тот момент) человека.
Я чувствовала, как она начинает нарывать, эта рана, и как все живые клетки моего сознательного взбунтовались, чтобы противостоять занесенной заразе, вытолкать вовне и проводить ответным залпом.
Да, это было непростое десятилетие для Италии, все понимали причину массовых восстаний и террора. И мне суждено было также, слишком рано, но уже окунуться в эту пучину с головой.
К слову сказать, Рикардо после того, как сопроводил нас обратно до пансионата, сам туда не вернулся. И мы не видели там больше и Антонио также.
С трудом пережила я этот двухдневный остаток смены в проклинаемом мной лагере и уже предвкушала тяжелое возвращение домой, где мне предстояло всеми силами скрывать свое несчастье от родных. Но мама была слишком проницательна. Я не смогла бы утаить от нее случившегося и теперь только размышляла, как по возможности кратко и без деталей просветить ее в суть дела. Я знала, что не без стыда и чувства собственной ничтожности смогу смотреть ей в глаза, однако предвидела, что рано или поздно не смогу скрыть от нее эту тайну, и мне будет легче выговориться ей сейчас же, сразу по возвращении домой.
Глава 12
Но, как ни странно, под конец второго дня я поняла, что успокоилась. Подавила, насколько мне это тогда казалось, чувство обиды внутри себя и приняла твердое решение ни под каким предлогом не рассказывать никому ничего. Обо всем случившемся знала только Гайя, и она преданно хранила эту тайну всю жизнь.
А все-таки как бы я ни старалась, не ускользнуло от материнского сердца чувствие трагедии с родным ребенком. Мать видела, как изменилось мое поведение, и как я держалась, какой нарочито дружелюбной и веселой хотела казаться.
