русскую речь земля ихняя. Хотя…язык у любви один, настоящий и вечный.
Я замужем не была. Не успела. Другая его уточка подхватила Анисима моего. Вон, в Рыжово к нему ходила. Мне говорят: «Егоровна! Че своих мало мужиков?» А я им: «Мало! Такого Анисима, как в Рыжово не сыскать нигде!» Ну, они: «Молодо-зелено! Дура-девка!» А он, на баяне играл, первый красавец на три села. Я ж не одна к нему ходила – стаей! Мудрая! Та еще по весне. Думала, выхожу, да влюблю, а он – в характер встал, не мужик, а черт, прости Господи, какой-то. То ему Нюська приглянулась, то Фенька из «Цаповки», куда уж до меня. Любовь – она такая, что просто так не отделаешься. Не шутка, а сурьезная вещь. Вся жизнь вон, как у меня, ломаное дерево. Хрясть! И все! Вроде бы, все как надо. Но не душевно.
В общем, спортилась я с Анисимом. Одной ногой в невестах ходила. Как посмотрит на меня, так я ничуть не хуже весны той. Красная, щеки – во! Грудь колыхается, руки ходуном ходят. Красота-а-а… та еще эта грудь! У всех, как у людей, у меня огромная. Че с ней делать такой? Одна мука! Не впихнуть, не выпихнуть, тьфу! Такая морока. Как-то раз сено в стога складывали, а одна соломинка прямо посередке груди встала, а я и не заметила. Грудь же – во! Тут Анисим с телеги спрыгивает и ко мне. Я аж затряслась. Любовь! И говорит: «А че это у тебя такое, Егоровна?» Меня румянец, как залил, ну думаю… не скажу что. А он, тунеядец мой, наклоняется к груди моей, она ж у меня – во, и соломинку зубами берет и вытаскивает. Медленно – медленно. Вся жизнь моя промелькнула перед глазами, почти померла. Да так разволновалась, задышала, как та загнанная лошадь, а Анисим тоже чего-то раскраснелся, довольный такой, та чуть от волнения обоюдного его своей грудью не придавила. Она, как стала вздыматься. А вокруг поле, девки, парни, срамота. Хоть бы весна была, а то любовь и все! Столько дел, земля радуется. Так вот, это не все. Поцеловал он меня в щеку. Так окатило с ног до головы. Но не душевно… Если б грудь не мешала бы, то маленькой уточкой поплыла. Хотя… че городить чего сама не спытала.
Не люблю весну. Тошно мне. В Америку че ли съездить. Чем не Евдокия? Плясать не спляшу, но русскую бабу покажу. Так и есть, прямо в профиль. Пущай знают наших – во-о-т таких! А то, че не то, сразу придавлю, угу, без волнения, просто так.
Как горошек по воде эти маленькие уточки, поплывушки! Могла б всю жизнь бы на них смотрела, точно как на Анисима. Единственный такой мужик был. Золотой. А руки, ага, как раз под мою грудь. Как кто прямо таки вылепил. А играл как! Сама без невест в невесты пойдешь. Уто меньше бы сельских слушала: «Успеется, Егоровна, успеется!» Так и успелось бы! Все на чужое счастье зарятся, своего им не хватает. И что люди, бабы эти? Вон, мужик, никогда не лезет, только если пьяный – по простоте своей природной. Безобидный. Хотя… Если такой, как Анисим, то не плавать бы мне маленькой уточкой, а с целым выводком по реке туда-сюда. Руки же – во! Опять эта кукушка. Та ну тебя! Кукуешь и улетаешь, точно кукушка, а мне потом доживать без Анисима моего. Вроде бы все правильно, но не душевно. Че-то совсем сердце разболелось.
Не
