тусклой воде горят огни.
Погодка была нерадостная. Холодно, сыро, неуютно.
Невысокий, пожилой человек, казалось, хотел сам в себя втиснуться, так, видно, было ему зябко в легком старом плаще.
Это был служитель из крематория. Он торопился, спешил, подталкиваемый ясным, сильным желанием. Как мотылек, летел он на невидимый свет. Летел, чтобы еще раз стало тепло и разлилась по жилам горячая слабость. Зашумела, постукивая, кровь в голове, стала жидкой, быстрой, и, подхваченные алой, горячей волной, взлетели мысли и растворились. И стало на душе покойно, уютно… Одним словом, спешил служитель в забегаловку. Не путайте с рестораном, кафе… Совсем это не то.
Спустился в низкий, дымный, душный подвальчик. «Винный автомат» гласит проржавевшая местами вывеска. Металлический жетончик – и вот уже полилась мутноватая, цвета испитого чая, струйка жидкости к тебе в стакан. Дешево и сердито… Да разве в этой струйке дело…
Отстойники человеческих эмоций. Город был предусмотрителен. Они его когда-то построили, они могли и разрушить. И быстро, ловко гигантский паук плел из каменной паутины узелки, тысячи узелков, коконов, в которых, вялые от горячей, мокрой духоты, ползали темные фигурки и жужжали предсмертно. Томно жужжали. О чем только не жужжали…
Но это вечером, особенно таким холодным и сырым. А днем, с утра здесь все по-иному. Молчаливые фигуры в длинной очереди. Ни слова. Тишина. Автоматы рыгают дешевым портвейном. И озлобленные, с трудом удерживающие озноб хомосапиенсы – быстро пьют. Молча, чтобы подхлестнуть себя и снова, который день, схватиться с каменным пауком. Пройти, не страшась, по его ревущим, как канаты под ветром, бетонным паутинам. И не задохнуться, не ошалеть в чаду и грохоте гигантского лабиринта, растянутого по земле, в котором мечется безжалостное каменное чудище, высасывая у жертв последние мысли, душу…
Стоп! Служитель попался. Вот он нырнул по скользким ступенькам вниз, толкнул дверь. Готово! Дверь захлопнулась. Он – внутри. Еще не понял, что с ним, но вот-вот поймет и зажужжит в липкой паутине…
– …Да, на твоей работенке, Нил Нилыч, не соскучишься, – приятель открыл рот с редкими, через один, гнилыми зубами и захохотал. – Душевная у тебя работа. Упокоиваешь души. Тело горит, а душа к солнышку…
– Гори, гори ясноооо… – заревел пароходным гудком кто-то рядом и захлебнулся.
– Я не жгу, – пробормотал служитель, вдумчиво сопя над кусочком рыбки. – Автоматика все делает.
– Я и говорю, – ласково зашлепали мокрые губы второго соседа. – Автоматика – это все! Скоро все будет автоматическим. Скажем, пережрал, нажал кнопку, а автомат блеванул за тебя…
– Паразит! – завизжало в углу. – Сволочь!!
Огромный верзила брезгливо, двумя пальцами вел за шиворот занюханную фигуру, напоминавшую груду лохмотьев, от которой несло чем-то кислым и мочой. В углу еще повизжало и смолкло. Лохмотья выбросили на улицу. Дунул ветер, и оборвал паутину, и унес кокон с пустой, давно высосанной мухой.
– Ну, расскажи, Нил
